Королевы смеха. Жизнь, которой не было?

Капков Сергей Владимирович

– Вы понимаете, что волей-неволей смешите людей, что вы яркая комедийная актриса? Ваша судьба – нести людям смех.

– Я совершенно с тобой согласна. Это действительно судьба. Помню, маленькая была, собралась на каток и надела на себя юбку старшей сестры. А когда привязывала коньки, попой повернулась к печурке и, конечно же, юбку прожгла. Да не заметила. И вот катаюсь, а все на меня обращают внимание, да еще и сзади целая ватага пристроилась. «Вот ведь, – думаю, – какая я красивая, талантливая! Все мною любуются…» И вдруг слышу: «Эй, у тебя на заднице дыра!»

– И часто вы попадаете в такие комические ситуации?

– Ой, постоянно. На экзамене по сценографии мы должны были исполнять танцы разных народов. При этом костюмы между

выходами надо было менять быстро-быстро, чтобы не утомлять комиссию и зрителей. Помню, перед казахским танцем я скинула юбку, надела тюбетейку с пером и понеслась на сцену. Вышло нас шесть девушек – а в зале хохот. Мы и рады: вот как нас принимают! Садимся в кружок и начинаем якобы «молотить рожь»… И тут я замечаю, что вокруг всех девушек образовались красочные круги из юбок, а вокруг меня – нет. О, ужас! Я забыла надеть юбку! Весь зал замер: «Сейчас она с позором убежит». Но я это просекла и гордо «домолотила рожь» до конца.

Почему-то бытует мнение, что все комики – мрачные люди в жизни. Я совершенно не такая. Я очень люблю смешить. На тех же застольях я лезу везде, меня не унять. Очень люблю смеяться – видите какие у меня глубокие морщины около рта? Это от хохота. Я и людей таких же люблю. Поэтому не понимаю, когда на экране Вера Алентова с дочерью рекламируют крем и говорят: «И никаких мимических морщин!» А я думаю, как же можно без мимических морщин? Это же такая прелесть – хохотать от души!

– Мне кажется, что молодящиеся актрисы сокращают свой творческий век. Нельзя же до старости играть молодых! Нужно вовремя перейти на возрастные роли, иначе можно остаться без работы.

– Попробовать перейти надо обязательно, согласна. Но если человек боится потерять красоту, с ним уже ничего не сделаешь. Хотя я бы не назвала этот процесс укорачиванием творческого века. Актриса, если она не толстеет, следит за собой, прихорашивается, она продлевает свою молодость и продлевает возможность играть героинь. Надо держаться обязательно. Ну а я не боюсь быть некрасивой, старой. Чем страшнее, тем смешнее! Моя сестра относится к искусству, так скажем, по-мещански, и все время упрекает меня: «Кира, ну подними ты немного голову, чтобы не было второго подбородка! Когда же ты будешь играть графиню, красивую даму?!» Я отвечаю: «Надя, ну если деревенская бабка – моя роль, мне эта красота даром не нужна!» Я лучше, наоборот, зуб гнилой приделаю и нос красным замажу… Я счастлива, что характерная актриса!

Меня больше беспокоит другое: мужики начали играть женщин, отбирают у нас работу. Даже Бабу Ягу сыграть не дают. И так женских ролей нет! А ведь это дешевый прием, когда мужчина наденет юбку, подкрасится, здесь таланта особого не надо. Народ уже хохочет. А что смешного?

– Будучи студенткой, вы тоже смешили окружающих?

– Вот тут все оказалось сложнее. Я еще не успела приехать в Москву, как уже поползли слухи, что взяли какую-то невероятно смешную студентку. Говорят, из Ленинграда даже телеграмма пришла: «Везем жемчужину смеха». И все ждали от меня чего-то необыкновенного, что я войду, и все упадут. А меня, как человека эмоционального – что со мной тогда случилось, не знаю – в тот период взволновала тема войны. Почему? То ли фильм какой посмотрела, то ли книгу прочла, то ли была потрясена стихотворением Симонова «Убей его», но сейчас я вспоминаю об этом с ужасом. Когда меня попросили что-нибудь прочесть и заранее стали улыбаться, я вдруг встала и начала: «Если дорог тебе твой дом, где ты русским выкормлен был…» И потом как закричу: «Убей его!» Все обалдели, «ничего себе – комедийная артистка!».

Но в целом первый курс прошел замечательно. На экзамене мы делали очень смешной этюд с Петей Фоменко – он давал мне деньги в долг, а потом приходил требовать их обратно. Хохотали! На экзамене по манерам я изображала великую певицу, а он профессора, и мы показывали, как эти люди должны садиться, как ходить, как есть. Петя был безумно талантливым и довольно своеобразным молодым человеком.

А

где-то на втором курсе меня спросили: «Что ты хочешь играть на экзамене?» Куда меня тогда тянуло – не знаю. Можно сказать, я всю карьеру себе испортила. «Я хочу сыграть мать семейства! Благородную женщину!..» И мне дали что-то из Шолохова. Я напудрила себе голову, чтобы казаться седой, рыдала-плакала над каким-то телом и била себя по голове, поднимая облака пудры. Конечно, кроме хохота, эта сцена не вызвала никаких эмоций. На одном из самых последних экзаменов я снова играла мамашу – на этот раз Бальзаминову Так что, в Школе-студии МХАТ я не раскрылась как актриса. Все время играла что-то скучное, а не то, что даровано мне Богом – не гротеск и не каскад.

– У вас был замечательный курс: Броневой, Волчек, Кваша, Скобцева, Кашинцев, Людмила Иванова, Анатолий Кузнецов… Было ясно, кто станет большим артистом?

– Конечно, нет. Самым ярким и красивым студентом на курсе был Саша Косолапов. Очень талантлив был, на Маяковского похож. Но артистом не стал. Света Мизери большие надежды подавала, но в кино не снималась. А Галю Волчек отчисляли, но она отстояла себя, и папа помог. Теперь руководит театром. Выгнали Игоря Озерова. Знаешь, за что? Во время занятий в аудитории было очень жарко, он в знак протеста вылил себе на голову стакан воды. Потом доучивался в Ленинграде, в кино сыграл Ленского. А как можно было отчислить Петю Фоменко? Он уже тогда был одареннейшим! Так что ошибались и педагоги, и мы. Но время это было очень счастливым. Мы ходили в театры, смеялись, влюблялись. На переменах бежали в большую аудиторию с пианино: Броневой играл фокстроты, Анофриев – какие-то веселые мелодии, я играла на скрипке, все пели, это было прекрасно!

– Вы до сих пор ощущаете в себе мхатовскую школу?

– Да, она во мне. Некоторые мои партнеры по театру, очень известные, маститые, ругают меня: «Ты перебиваешь внимание зала! Когда звучит мой монолог, ты играешь… Отвернись!» Я не знаю, плохо или хорошо играю, но на сцене я живу все время. А как иначе? Другие скажут текст и садятся в сторонке, в зал смотрят, родственников выискивают, за кулисы поглядывают. Получается такое художественное чтение в порядке очереди. А я ничего вокруг не вижу, кроме партнеров. Я же не стараюсь им мешать, а наоборот – подыгрываю. Делаю то, что делала бы моя героиня. В этом школа МХАТа.

– Вы сменили несколько театров. Это были мучительные скитания?

– Конечно. Окончив московский институт, в Ленинграде я была неизвестной. Показывалась во многие театры. Это было ужасно, показы – сущее безобразие. Ты приходишь, перед тобой – комиссия. Ты должен что-то изображать, какие-то отрывки играть, все смотрят прямо тебе в рот – ужас! При этом твои коллеги-артисты стараются никаких эмоций не выдавать. Помню, как показывалась в театр Ленсовета к Игорю Владимирову. Выбрала отрывок, где у героини почти нет слов. Мои партнеры шпарили монологи, а я периодически вылезала говорила одно слово и пряталась. В конце концов, Владимиров спросил: «Простите, а кто из вас показывается? Я не могу понять!»

Показывалась и в Ленинградский ТЮЗ, играла эстрадную миниатюру с Володей Михайловским, который долго потом работал у Райкина. Члены худсовета были все молодые, талантливые, без всякой заносчивости и напыщенности, смеялись, реагировали, в конце даже обняли меня. Но потом эти семнадцать лет прошли… не то что впустую… Ну, там же ролей совсем не было. Я, конечно, с удовольствием и ворону играла, и пень, но росла-то мало. Просто любила театр, любила коллектив. И однажды худрук «Александринки» Игорь Горбачев, который откуда-то меня знал, сказал: «Пора тебе переходить на зимнюю квартиру». Мне это запало. Кто-то из моих друзей потом подтолкнул: «А чем ты рискуешь? Зайдем к нему в кабинет, вдруг он тебя возьмет?» Я перепугалась, стала отнекиваться, но меня уговорили. И я зашла: «Игорь Олегович, я хочу у вас работать…» Он ответил: «Приходи!» И вот так случайно, опять же, я сюда попала.