Короли абордажа

Шигин Владимир Виленович

Невероятно, но факт: сговорившись, два флотоводца, несмотря на идущую полным ходом войну между их властителями, приступили к самому настоящему взаимному сотрудничеству, да еще особо ни перед кем в том не таясь! Вывод из всего напрашивается только один. Если Андре Дориа, находясь на службе у короля Испании, все же во главу угла ставил интересы родной Генуи, то Хайраддин Барбаросса, служа турецкому султану, в первую очередь был озабочен проблемами подвластного ему Алжира. При всем авторитет обоих был столь велик и непререкаем, что они почти открыто игнорировали распоряжения Мадрида и Стамбула, действуя только в интересах личной выгоды.

С наступлением весны Барбаросса предложил Франциску пограбить испанское побережье и смести с них все живое. Франциск ответил вежливым отказом. Союз с беспощадным и своевольным Барбароссой

уже начал его раздражать и тяготить. Турки и алжирцы, чувствуя свою вседозволенность, прямо на тулонских улицах хватали и уводили в рабство красивых девушек, вырубали леса, грабили дома и жгли посевы. Назревал настоящий народный бунт.

— Пусть Рыжая Борода как можно скорее убирается с территории моего королевства! — решил, наконец, король Франции.

Чтобы при этом несколько задобрить непредсказуемого Барбароссу, он велел дать ему в гребцы четыре сотни своих арестантов, щедро снабдил алжирский флот продуктами, ядрами и порохом, послал множество дорогих подарков.

В начале мая 1545 года Барбаросса навсегда покинул французские берега. Подойдя к острову Эльба, он послал письмо его правителю. «Мне известно, что вы удерживаете у себя на службе молодого турка, плененного в Тунисе. Это сын Синаса, одного из лучших моих соратников. Если вы мне его возвратите, то я вам изъявляю свою признательность, а если осмелитесь мне отказать, то я покажу, до каких пределов может простираться мое мщение».

Правитель Эльбы герцог Аппиан был потрясен прибытием Барбароссы.

— Но ведь этот турок уже принял христианство. Я же не могу его заковать в кандалы или выдать даже просто так! Что обо мне подумают в Европе? — слабо упирался он.

Туркам и алжирцам Аппиан обещал любую провизию и помощь, но Барбаросса был неумолим. Он желал видеть подле себя сына реиса Синаса и все! А так как у Хайраддина слово с делом никогда не расходились, то он тут же велел окружить Эльбу галерами, высадить десант и предать все огню. Истосковавшиеся по хорошей поживе пираты и янычары бросились грабить все подряд. Началась настоящая вакханалия. Тут уж губернатору Аппиану стало не до раздумий о вере, надо было спасать то, что еще можно было спасти. Злополучный сын Синаса был немедленно доставлен к Барбароссе. Последний встретил его весьма ласково, оставил при себе и тут же велел флоту покинуть чадящие дымами берега Эльбы. Теперь курс пиратских галер лежал к берегам Тосканы. Ворвавшись в тосканский город Теламо, турки и алжирцы предали его огню и жуткому грабежу.

— Найдите мне губернатора и приведите живым! — кричал своим воинам Барбаросса. — Я лично сдеру живьем с него кожу!

Причина столь ярой ненависти к теламовскому губернатору крылась в том, что несколько лет назад он, будучи папским генералом, руководил карательным походом на родину Хайраддина остров Лесбос. Но здесь Барбароссе не повезло. Как оказалось, губернатор умер двумя неделями прежде прихода турецкого флота. Однако и это не остановило мести Рыжей Бороды. Гроб с «почившим в бозе» губернатором был немедленно вырыт, а труп изрублен на куски и разбросан по центральной городской площади.

Затем не менее жуткому разграблению подверглись города Монтеано и Герконо. «Турки, как тигры, которых плотоядность побуждает к жестокости, предавали всю страну огню и мечу» — так писал об этом страшном походе современник. Наконец, Барбаросса обложил труднодоступный замок Орбителло. Опомнились к этому времени и итальянцы, начавшие стягивать к побережью войска. Первую атаку нападавшего врага Хайраддин отбил без особой трудности, хотя и потерял при этом немало воинов, а также несколько сгоревших у берега галер, но вот-вот должны были подойти знаменитые своей выучкой швейцарские ландскнехты, а с этими шутки были уже плохи!

— Я еще вернусь сюда! — как обычно пригрозил на прощание ятаганом разгневанный предводитель разбойников и велел поворачивать галеры на Стамбул.

На этом пути Барбаросса тоже не остался безучастным к островам, мимо которых проплывал. Он сжег все, что было можно на Лиссе, Исхи и Проциде. Стер с лица земли город Каррсу. Галеры Хайраддина были уже так забиты награбленным, что буквально черпали воду бортами. Число же захваченных в рабство было столь велико, что только умерших в пути и выброшенных за борт насчитывалось более десяти тысяч. Флот, отяжелевший от добычи, шел очень медленно. Но Барбароссу это не особо волновало.

Единственный его достойный враг Дориа по-прежнему не покидал Генуи, а более противостоять турецко-алжирской армаде на всем Средиземноморье было просто некому. Сам Хайраддин жил в предвкушении невиданного триумфа, который ему устроит благодарный султан. Однако, вопреки всем ожиданиям Барбароссы, Стамбул не встретил его радостными салютами. Султан Сулейман только что потерял своего старшего любимого сына Магомеда, а потому пребывал в глубокой печали и уединении. Однако к Хайраддину он все же снизошел и тот был принят. Биограф пишет: «Султан принял своего адмирала с удовольствием, какое мог оказать в печали. Барбаросса удалился в Бишекташ, что в двух милях от Стамбула, чтобы отдохнуть и насладиться обладанием своей прекрасной Режиянки. Там велел он построить мечеть. Скучая покоем, он чинил свои галеры, строил новые, думая опять идти в крейсерство, но у него открылся кровавый понос. Жид-медик советовал ему класть с собою спать детей. От сильной лихорадки он умер в конце мая месяца восьмидесяти лет от роду. Он оставил Алжирское королевство своему сыну Гассану и был погребен в построенной им мечети… Барбаросса явил великие дарования в войне, его подвиги требуют поместить его в число великих людей, но преступления его возмущают природу и соделывают память его ненавистью. Он губил людей без отвращения и без угрызения, обходился со своими невольниками с крайней жестокостью. Уверяют, однако, что он любил женщин до глубокой старости, а эта страсть смягчает обыкновенно человеческие сердца…»

Долгие годы каждый турецкий корабль, входя в бухту Золотой Рог, отдавал салют могиле знаменитого пирата.

Мнения историков относительно сравнительных качеств двух знаменитых флотоводцев шестнадцатого века расходятся. Кому-то из них ближе подвиги Андре Дориа, кому Барбароссы…

А вот мнение весьма уважаемого российского морского историка А. Б. Снисаренко: «Дориа, этот кондотьер, продававший свою шпагу тем, чей кошелек выглядел внушительней, официально числился адмиралом испанского флота, слыл национальным героем и пользовался всеми преимуществами полноправного гражданина. Барбароссу, даже в самые отчаянные моменты сохранявшего верность своему султану, везде преследовала слава вероотступника, разбойника и плебея. Преследовала на протяжении всех шестидесяти лет, когда он верой и правдой служил своему султану… Дориа и Барбаросса — долгие годы эти двое стояли лицом к лицу на рубеже двух миров. Это были достойные соперники…»

Нам неизвестна реакция Андре Дориа на смерть своего давнего недруга, а затем и тайного союзника. Скорее всего, особой печали он не испытал. Ведь, во-первых, Дориа избавился от самого грозного из своих противников, а во-вторых, со смертью Барбароссы вместе с ним в могилу ушли и многие тайны, связывающие двух флотоводцев.

Меж тем испанский и французский монархи решили в очередной раз помириться. Римский папа, уже умудренный опытом и не особо доверяя обоим, заставил императора с королем клясться на распятии. Оба клялись столь усердно, что у папы сразу же зародились известные сомнения в искренности клянущихся…

— Это, разумеется, далеко не мир! — сказал папа после окончания сей трогательной церемонии. — Но хотя бы уже какое-то перемирие!

Заговор против адмирала

Получив известие о начале перемирия, Дориа поспешил удалиться на отдых. Адмиралу шел уже семидесятый год, его мучили головные боли и подагра. Но, видно, так уж было написано на его роду, что покой не был ему сужден. Едва Дориа расположился в своем дворце, чтобы вкусить все прелести спокойной жизни, как в Генуе немедленно возник заговор с целью его убийства. Возглавил его один из вожаков местной золотой молодежи граф Лавольский Жан Людовик Фиеске, известный своими профранцузскими пристрастиями. Род Фиеске, как и род Дориев, считался в Генуе одним из самых родовитых. Многолетнее возвышение Андре Дориа значительно поколебало позиции Фиеске, как и нескольких других старых аристократических генуэзских фамилий. А потому заговор был прогнозируем и ожидаем. Кстати, о заговоре Фиеске адмиралу быстро доложили. Осведомители у Дориа даром свой хлеб не ели. Но адмирал, считая себя любимцем родного города, был весьма самоуверен в своей почти священной неприкосновенности. Мучимый приступами подагры, адмирал на этот раз лишь отмахнулся от доносителей: