Короли алмазов

Терри Каролин

Мэтью не мог рассказать об этом, потому что его гордость не позволяла ему искать сочувствия, но сейчас он должен был что-то ответить Николасу.

— Фредди ведет себя странно. Стоит мне проявить интерес или привязанность к чему-нибудь, как это либо исчезает, либо ломается. Он, например, ненавидит воду и парусный спорт — у нас в семье все такие, кроме меня — но дядя Джервас сказал папе, что или Фредди, или я можем поехать в Каус с его командой. И Фредди настоял на том, чтобы послали его, просто из-за того, что ему было известно, как мне хотелось туда поехать. Я не хочу сказать, — поспешно добавил Мэтью, — что мне здесь неинтересно, но Фредди сделал это назло мне.

— Он старший, — заметил Николас.

— Можно подумать, что я этого

не знаю! Фредди пользуется своим старшинством на все сто. Он не устает напоминать мне, что я лишь второй сын второго сына.

— Ты воспринимаешь все слишком болезненно. Никто на это даже не обращает внимания.

— Фредди обращает. И он, наверное, прав. Мама всегда говорит, что вторые сыновья ничего не стоят, они обречены быть нищими.

— Эй, погоди-ка! — запротестовал Николас, — ведь я тоже второй сын.

— Да, но твой отец не был вторым сыном и ваша семья богаче нашей. Графы Хайклиры никогда не были слишком богатыми. Это напомнило мне кое-что. На пасхальных каникулах Фредди сказал мне совершенно неслыханную вещь. Он сказал: «Если дядя Джервас и кузен Обри умрут, а потом умрет и папа, то я унаследую титул».

— В принципе такое возможно. Но я согласен, что это мало подходящая тема для разговора.

— Хотел бы я знать, — задумчиво произнес Мэтью, — почему он меня ненавидит.

— Это очевидно. Он завидует.

— Завидует? Чему?

Николас приподнялся на локте и недоверчиво посмотрел на друга. Светлые волосы Мэтью стали еще светлее на солнце, а синие глаза выглядели как сапфиры на загорелом лице. Его стройное тело непринужденно раскинулось на белом полотенце.

— Какая скромность! — пошутил Николас. — Или ты давно не смотрелся в зеркало? Ну, я не видел Фредди несколько лет, но не думаю, чтобы он сильно изменился. Я помню, он был низенький, с волосами мышиного цвета, какими-то ужасными усами и визгливым голосом. И еще он был очень толстым.

— Ты прав, — усмехнувшись, сказал Мэтью. — Он совсем не изменился.

— В этом-то все и дело. Главное, что сейчас нужно Фредди, — изрек новоявленный философ, — это любовь красивой женщины, и тогда он перестанет переживать из-за твоего поразительного воздействия на прекрасный пол. Я хочу еще раз искупаться. Ты идешь?

Николас побежал к воде. Он тоже ощутил внезапный приступ ревности — к девушкам, которых будет привлекать Мэтью. Они представляли угрозу для их дружбы. К тому же он инстинктивно почувствовал, что ему надо отойти от Мэтью на некоторое расстояние, чтобы не поддаться желанию протянуть руку и прикоснуться к гладкой коже друга. И Николас, и Мэтью знали о существовании особых отношений между мальчиками и о том, что происходило по ночам в спальнях. Николас уже несколько раз пресекал попытки вовлечь его в подобные дела, но он знал, что хотя почти агрессивная мужественность Мэтью не позволяла открыто заигрывать с ним, многие его однокашники были разочарованны в отсутствии у него интереса к их развлечениям. Николас и сам был немного разочарован, но он находил утешение в прочных дружеских узах, которые связывали его с Мэтью. В озере он начал шумно плескаться, чтобы скрыть свои чувства.

Разомлев на солнце Мэтью не хотел больше купаться. Он перевернулся на живот и уткнулся лицом в полотенце. Скоро придется возвращаться в дом, чтобы переодеться к обеду. Даже летом в деревне обеды в семье Десборо проходили в официальной обстановке. За время пребывания здесь Мэтью в доме часто бывали гости — заезжали друзья и родственники, прервав поездку на юг к морю и на остров Уайт. Вечерние сборища были веселыми и блестящими, парадом живописных кринолинов и сказочных драгоценностей. И каждый вечер в центре всего была графиня де Гравиньи, самая красивая из женщин, чьего внимания искали все мужчины. Она держала в возбуждении всю компанию, и даже непроницаемое лицо герцога отражало тайные желания, когда он смотрел на графиню.

Как бы украшая пышный двор времен Второй империи, графиня каждый вечер спускалась

к обеду в новых туалетах от М. Уорта и разных гарнитурах сверкающих украшений. Мэтью не мог решить, какой из ее ансамблей был самым ослепительным: лиловое платье из кисеи с веткой сирени, украшенной драгоценными камнями, золотистое шелковое с разбросанными по нему бриллиантовыми колосками пшеницы, или белое тюлевое с ландышами, дополненное тяжелым жемчужным ожерельем, оттенявшим ее обнаженные плечи.

Но прошлым вечером — при воспоминании о нем у Мэтью перехватило дыхание — прошлым вечером она была особенно хороша. Она рассказывала забавные истории из светской жизни при дворе Наполеона и Евгении, но Мэтью почти не слушал, наслаждаясь лишь звуками ее чудесного голоса. На графине было зеленое платье цвета луговой травы в летний день, цвета ее глаз. Прекрасный лионский шелк был расшит золотыми блестками, похожими на искорки в ее глазах, и она нанесла золотую пудру на свои сияющие волосы. Длинные серьги с изумрудами и бриллиантами сверкали у нее в ушах, но Мэтью не мог оторвать взгляда от ее груди.

Очень смелое декольте открывало белоснежное совершенство ее плеч и мраморную матовость груди. И там, покоясь в ложбинке между грудями, сверкал самый большой и ослепительный бриллиант, который Мэтью когда-либо видел. Это была подвеска грушевидной формы на простой золотой цепочке, радужный огонь которой ослеплял Мэтью. Камень притягивал его взгляд, как огонь мошку, и он не знал, что больше влечет его — украшение или то место, где оно находится.

Он смотрел на бриллиант на фоне великолепной плоти и мечтал; он мысленно видел это прекрасное тело полностью обнаженным, за исключением украшения. Даже за столом эти образы преследовали Мэтью, и его тело отвечало болезненным ощущением между ног. От смущения ему начинало казаться, что все заметили, все поняли причину его возбуждения и прочитали его мысли.

Сейчас разомлевшее на теплом солнце тело Мэтью вновь ответило на его фантазии; он громко застонал и с силой сжал в руке пригоршню песка. Эта женщина преследовала его во сне и наяву. В мечтах он упивался ее красотой и ее близостью, но впадал в отчаяние при мысли о ее недоступности. Заболевшего графа по-прежнему не было видно, но Мэтью не сомневался, что каждый мужчина, присутствовавший на обеде накануне вечером, разделял его собственные чувства. Разве мог шестнадцатилетний подросток соперничать с остроумными светскими львами? И все же… Она как-то странно поглядывала на него; ее брошенный украдкой взгляд, казалось, обещал так много. Несколько раз Мэтью замечал, как она смотрит на него, увлажняя губы острым розовым язычком. Но только надежда начинала просыпаться в нем, как она обращалась к нему: «mon petit», или называла их с Николасом детьми, и Мэтью чувствовал, что его вновь отправили в детскую.

Вдруг Мэтью послышалось, что поблизости хрустнула веточка, и он поднял голову. Несколько минут он прислушивался, но ничто не нарушало тишину. Готовый вновь вернуться к своим размышлениям, он услышал новый звук, похожий на шуршание юбки в высокой траве и заметит что-то желтое, мелькнувшее за кустами. С учащенно бьющимся сердцем он посмотрел в ту сторону. Она была в желтом сегодня. Но почему она наблюдала за ними? Мэтью поежился, представив себе, что ее зеленые с золотыми искорками глаза рассматривают его наготу. Что ей было нужно? Он был в полном замешательстве, но желание, охватившее его, требовало удовлетворения.

Графиня застала герцогиню в тени террасы и села с ней рядом, расправив юбку своего желтого платья. Как бы между прочим она завела разговор о Мэтью.

— Мальчики купаются на озере.

— Слава Боту, что погода стоит отличная, а то я не знала бы, чем их занять. — Герцогиня помедлила. — Мэтью красив, верно?

— Настоящий Адонис, — сразу же согласилась графиня.

— Все так считают. Все оборачиваются, чтобы взглянуть на него. Все, кроме его собственной семьи.

— Это естественно.