Короли алмазов
Шрифт:
— Знаешь, а тетя Энн права. Я другая. Она говорит… Нет, это неважно. — Она замолчала, изображая нежелание продолжать.
— Нет уж, говори! — мрачно приказал он. — Позволь мне услышать остальные высказывания твоей тетки.
— Я боюсь, ты будешь на нее сердиться, — начала притворно уклоняться Джулия. — А она так добра ко мне и я не хочу стать причиной неприятностей.
— Говори!
— Ну, она сказала, что в жилах Харкорт-Брайтов течет дурная кровь, — солгала Джулия, смело вкладывая свои собственные страхи в уста ничего не ведающей Энн. — И она права — в конце концов мой отец действительно сошел с ума. Стоит ли удивляться,
— Энн это сказала? — переспросил Мэтью. — Джулия, она не права, совершенно не права. — Он прижал Джулию к себе. — В нашей семье нет никакой дурной крови, как ты выражаешься. То, что случилось с твоим отцом, большое несчастье, но это единичный случай. В роду Харкорт-Брайтов не было сумасшедших, и Бог свидетель, в большинстве благородных семейств Англии есть один-два предка, которые известны теми ли иными… особенностями характера. Есть, однако, один недостаток, которым страдали некоторые члены нашей семьи: это боязнь воды. К сожалению, твой отец обладал им в очень большой степени, а я, напротив, вовсе не подвержен этому страху. Поверь мне, Джулия, тебе не о чем беспокоиться. И я абсолютно уверен, что никто даже не думает об этом.
— И это единственная отрицательная черта, присущая семье?
Ее лицо было так близко, что Мэтью чувствовал запах ее кожи; ее тело так тесно прижалось к нему, что он ощущал биение ее сердца. Когда он заглянул в глубину ее васильковых глаз, то, казалось, увидел картины прошлого и услышал его голос. Первым ему вспомнился кузен Обри, который, как подозревал Мэтью, был гомосексуалистом. Потом его чувства к юной Изабель и голос Фредди: «У Харкорт-Брайтов слабость к очень молодым леди. Посмотри, как дядя Джервас пестует нашу маленькую сестричку».
Мэтью закрыл, глаза; ему стало трудно дышать. Потом он решительно отстранил Джулию и встал.
— Только одна, — заверил он ее.
— Спасибо, Мэтью. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Мэтью с любопытством посмотрел на нее.
— Скажи мне, Джулия, почему ты называешь Энн «тетя Энн», а меня — просто «Мэтью»?
— Ты ведь не возражаешь, правда? — воскликнула она с беспокойством и улыбнулась, когда он покачал головой. — Я почему-то не воспринимаю тебя, как дядю. Тебя не было здесь, пока я росла, и хотя потом я довольно часто тебя видела, ты мог быть просто другом семьи. — Она помедлила. — Это трудно объяснить, но я не чувствую, что ты — мой близкий родственник. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да, конечно, — сказал Мэтью, вытирая пот со лба. — А теперь иди. — Когда она ушла, он еще некоторое время стоял, глядя в окно. — Да, — повторил он, — спаси меня Господь, я точно знаю, что ты имеешь в виду.
Когда Джулия вернулась с прогулки по Роттен-Роу, она первым делом спросила о своих дяде и тете. Мистера Мэтью и леди Энн нет дома, сообщили ей.
Она быстро поднялась по лестнице и вошла в библиотеку. Закрыв за собой дверь, Джулия прислонилась к ней, с бьющимся от волнения сердцем глядя на письменный стол. На столе ничего не было. Она перевела взгляд на ящик стола, куда, как она видела, Мэтью спрятал письмо. Окажется ли он запертым? Решительно сжав губы, она быстро приблизилась и взялась на ручку.
Ящик легко открылся, и она увидела письмо, лежащее на стопке других, написанных тем же разборчивым почерком. Джулия быстро пробежала
Джулия подняла глаза и увидела собственное отражение в большом зеркале. Она самодовольно улыбнулась при виде своей красоты и молодости. Эти старые дамы не смогут соперничать с ней! Она скоро избавится от них и тогда Мэтью будет принадлежать ей, ей одной!
А пока она прихватит это письмо. Кто знает, когда оно может пригодиться.
Энн собиралась на бал, когда Мэтью вернулся домой. Она делала это молча и без всякого энтузиазма. Она была так грустна и равнодушна, что Генриетта испугалась, не началась ли у нее опять депрессия. И, кажется, она была права. Завернувшись в шелка и украсив себя бриллиантами, Энн вновь ощутила бесполезность своих усилий. Вечер не сулил ей ничего хорошего: предстояло, как всегда, притворяться счастливой супругой; к тому же в ней начинала расти неприязнь к Джулии.
— Весь этот блеск, — сказала она то ли себе, то ли Генриетте, — скрывает печаль и пустоту внутри.
Генриетта ничего не ответила, а достала из футляра знаменитое ожерелье Брайтов и надела его на шею своей хозяйки. Энн с неприязнью посмотрела на него. Как это украшение, она тоже была только символом, который Мэтью демонстрировал по торжественным случаям. Ожерелье было на ней как ошейник раба: ярлык с ее ценой, холодной тяжестью золота и бриллиантов обвивший ее шею.
Энн с отвращением смотрела на ожерелье, когда дверь распахнулась, и Мэтью быстро вошел в комнату. Он так давно не заходил в ее спальню, что даже Генриетта удивленно вскрикнула и поспешила уйти. Теперь он стоял позади Энн, сидящей у туалетного столика, и их взгляды встретились в зеркале.
Она все еще была самой очаровательной женщиной, которую он когда-либо видел, подумал Мэтью, а сегодня она была особенно хороша в сером шелковом платье строгого, безупречного покроя, который отражал ее тонкий вкус. Она была, как всегда, совершенна, каждая прядь ее белокурых волос была на месте, и каждая черточка ее лица отражала тонкое аристократическое изящество. Но за долгие годы их разрыва она стала более отчужденной и холодной, как снежная красавица. Сейчас этот образ усиливался холодным тоном ее серого платья и морозным блеском великолепных камней в ее светлых волосах и на белоснежной шее.
Но внешность может быть обманчивой, и Энн вовсе не была такой холодной. При виде Мэтью жаркий огонь надежды вспыхнул в ней, но тут же угас. Она почувствовала страх и смутные опасения, увидев его мрачное лицо и гнев в глазах.
— Значит, сумасшествие в крови Харкорт-Брайтов, так что ли? — рявкнул он. — Как ты смеешь запугивать бедную девочку, рассказывая такую ужасную ложь?
Несколько секунд Энн безмолвно смотрела на него.
— Я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь, — наконец произнесла она.