Короли океана

Эмар Густав

– С чего вы взяли, что я стану вас прерывать?

– Как знать! Быть может, мой рассказ придется вам не по душе. К тому же прикусить язык для меня проще простого.

– Простите, сударь, но вы хотели говорить, вопреки моему желанию вас слушать. Вы начали, так надобно закончить. Теперь уже я настаиваю, чтобы вы досказали свою историю. Вы произнесли два слова, и мне угодно, чтобы вы объяснились.

– Охотно, сударь, тем паче что те два слова, показавшиеся вам крепкими, лично мне представляются чересчур мягкими применительно к злодеянию, в котором повинен герой моей печальной истории. Итак, одного молодого человека, неотступно преследуемого конной стражей, раненного двумя выстрелами, с одним обломком шпаги в руке, чувствующего, что силы оставляют его вместе с кровью, хлещущей из ран, готового сдаться с одной лишь надеждой на погибель, окажись

он в руках тех, кто гонится за ним по пятам и от кого ему не будет пощады, ибо, удирая, троих из них он убил, а четвертого серьезно ранил… Так вот этого молодого человека чудесным образом спас незнакомец, выскочивший из лесу прямо на полицейских и обративший их в бегство после отчаянной, хотя и длившейся не больше четверти часа схватки, из которой он вышел победителем ценой глубокой раны в правой руке. Незнакомец, невзирая на ранение, поднял несчастного юношу, растянувшегося посреди дороги почти без признаков жизни, взвалил себе на плечи и сам, обессиленный, едва не валясь с ног, дотащил его до близстоящего замка, где жила его матушка вместе с его же юной сестрой и немногочисленной челядью. В замке несчастного юношу окружили самыми чуткими заботами, оказав самый теплый прием, и, дабы уберечь его от гонителей, ему отвели потайную комнату. А через пару дней после случившегося нагрянула конная полиция. Юноша, которого приняли с таким радушием, оказался государственным преступником, и за его голову была назначена награда. Тогда же спасителю стало известно и имя спасенного, поскольку прежде он все никак не решался его об этом расспросить. И вышло так, что два их рода разделяла лютая ненависть – они были непримиримыми врагами. Но мысль о легкой мести через предательство ни разу не пришла в голову приютившему под своей крышей врага. Стражники перевернули весь замок вверх дном и в конце концов убрались восвояси, потому как ничего не нашли. Ну а чем же герой этой истории отплатил своему спасителю за благородство его души? Гнусной и постыдной изменой, соблазнив сестру того, кому был обязан жизнью. Чистой, невинной, преданной девушке на пару с матерью выпало заботиться о раненом – выхаживать его. Не смея посвятить в свою тайну ни одну живую душу, мать и дочь поочередно, и никогда вместе – из страха вызвать подозрения, наведывались к раненому в потайную комнату и дарили ему утешение. И вот в один из таких приходов человек этот, в чьей порочной душе не осталось ни единого благородного чувства, коварно овладел сердцем девушки, вынудив ее забыть про долг перед собой и теми, чье имя, до той поры ничем не запятнанное, она носила. Его проступок был тем более омерзителен, поскольку бедное дитя осталось наедине со своей матушкой – без сильной защиты и опоры. Ее брату пришлось нежданно покинуть Францию спустя недели две после того, как он дал приют этому человеку. Жалкий мерзавец все знал, потому как перед отъездом избавитель наведался к нему с такими благородными словами: «Наши семьи были давними врагами, но после того, что случилось, мы больше не вправе ненавидеть друг друга – отныне мы братья. Я перепоручаю вам матушку с сестрой и засим прощаюсь!»

– Сударь, – гневно вскричал моряк, резко вскакивая с места, – берегитесь!

– Кого и чего мне беречься, сударь, скажите на милость? – спокойно спросил врач. – Уж не усомнились ли вы часом в правдивости моей истории? Думаю, вряд ли, ибо я располагаю всеми тому доказательствами, – едким тоном прибавил он.

Моряк весь так и напрягся, метнул пылающий взгляд на бесстрастного собеседника и сунул руку под камзол, словно потянувшись за спрятанным там оружием.

– Нет, – ледяным тоном проговорил он, – у меня нет ни малейшего сомнения в правдивости истории, которую вам было угодно мне поведать, а в доказательство…

– Того, что, ежели я не поостерегусь, – холодно прервал его врач, – вы меня убьете.

– Сударь! – негодующе бросил моряк и отрицательно махнул рукой.

– Не надо шума, сударь, подумайте о несчастной на этом ложе скорби, – продолжал доктор добродушно-насмешливым тоном. – И перестаньте цепляться за кинжал – все равно же не пустите его в ход против меня. Лучше сядьте-ка обратно в кресло и давайте объяснимся. Поверьте, это поможет в ваших делах куда больше, нежели кровавый план, что засел у вас в голове.

– Довольно оскорбительных намеков, сударь! Я хочу сказать только одно слово и сделать только одно дело…

– Знаю. Но вы ничего не скажете и ничего не сделаете.

– Ей-богу, мы еще поглядим!

С этими словами он развернулся и направился к двери.

– Хотите,

чтобы я снял маску перед вашими сообщниками? Что ж, если угодно, сударь.

– Да какая мне разница, снимете вы маску перед моими людьми или нет! Неужто думаете испугать меня своей глупой угрозой?

– Нет, разумеется, только как бы вы потом не пожалели, что посвятили своих людей, как вы их сами называете, в тайну одного дела, с которым, из уважения к двум благородным родам и из чувства дружбы к вашему отцу, я хотел бы покончить без лишнего шума и наедине с вами.

– К моему отцу? Вы помянули моего отца, сударь?

– С чего бы мне не помянуть его, коли я один из самых старых и верных его друзей? – с оттенком грусти отвечал врач.

– Сударь, – сказал моряк дрожащим от гнева голосом, – я требую, чтобы вы показали свое лицо, мне хочется знать, кто вы такой. О, право, не стоит дольше играть со мной!

– А я и не собираюсь, и вот вам доказательство! – молвил врач, срывая с себя маску. – Глядите же, господин принц де Монлор!

– Доктор Гено, врач королевы-матери и кардинала! – в ужасе вскричал тот, кого только что нарекли титулом принца.

– Да, сударь, – продолжал врач, чуть побледнев, возможно, оттого, что реакция собеседника оказалась слишком бурной, но по-прежнему сохраняя хладнокровие и достоинство.

– Вы здесь? Вы, о боже! – воскликнул моряк, тяжело рухнув в кресло. – Зачем вы в этой дыре?

– Чтобы не дать вам совершить преступление.

– Господи! Боже мой!.. – твердил моряк, даже не сознавая, что говорит. – Я пропал!

– Да нет, напротив, вы спасены. Или вы считаете меня своим врагом – меня, свидетеля вашего рождения, принявшего вас на руки, как только ваша матушка разрешилась от бремени?

– Что же делать?.. – вопрошал моряк, с яростью сорвав с себя маску и вновь принявшись мерить шагами комнату.

– Выслушать меня и, главное, остыть, дитя мое, – отвечал врач с нескрываемой добротой.

– Да что вы можете мне сказать, доктор? Ваши утешения, какими бы добрыми они ни были, а ведь вы, я знаю, всегда были добры ко мне… ваши утешения не достигнут цели, как вы надеетесь. Доверие ко мне при дворе уже утрачено раз и навсегда. Я обесчещен. Я позволил увлечь себя в такую бездну, из которой для меня лишь один выход – смерть.

– Вы заговариваетесь, Гастон. Доверие к вам сильно, как никогда. Королева с кардиналом ни о чем не знают. А что касается вашей чести, ей ничто не угрожает, поскольку преступление, на которое вас сподвигали, отныне…

– О, клянусь вам! – с жаром воскликнул моряк. – Бедный милый ангел! Я огражу ее от всех, даже…

– Даже если пойдете против своего брата? Ну что ж, Гастон, ловлю вас на слове и рассчитываю на него.

– Только скажите честно… мое доверие при дворе?..

– Я когда-либо кривил душой?

– Простите, старый мой друг, я потерял рассудок.

– Теперь-то вы готовы выслушать меня?

– Да, тем более что мне не терпится узнать, волею какого случая, а может, рока, вы оказались замешаны во все это.

– Случай и рок здесь ни при чем, друг мой. Как вы, верно, и сами знаете, родом я из этих мест и владею здесь кое-какими землями. Одно из моих владений, куда я наезжаю всякий раз, когда дела и обязанности предоставляют мне редкие свободные дни, расположено в окрестностях Люсона – на расстоянии двух ружейных выстрелов, не больше, от родового замка графов де Манфреди-Лабом, которых вы, как заклятый враг, знаете лучше, чем кто бы то ни было, тех, что последовали за королевой Екатериной Медичи, когда она прибыла во Францию.

– Ненависть эта стара, доктор. И начало свое она ведет от Варфоломеевской ночи [3] .

– Знаю-знаю. Вы тогда были гугенотами, а Манфреди-Лабомы, ближайшие сторонники королевы, – рьяными католиками, каковыми они остались и поныне. Но не будем об этом пока. Теперь оба ваших рода одной веры и ненависть между вами уж давно должна была бы поутихнуть.

– Что до меня, доктор, уверяю вас…

– Да-да, – насмешливо молвил тот, – и у вас, признайтесь, есть замечательное свойство возобновлять отношения. Но, повторяю, оставим это. Я близкий друг этого семейства и крестный отец бедной Санции. Она-то мне все и поведала. И эту тайну я сохранил в глубине моего сердца. Только я теперь и знаю…

3

Варфоломеевская ночь – расправа католиков над гугенотами в Париже в 1572 году.