Короля играет свита
Шрифт:
Даже на его невежественный взгляд, пред ним были картины выдающихся художников. Как матово лоснились на них бока спелых персиков, как золотился лимон, истекал соком ломоть окорока, чудилось дышал жаром свежеиспеченный хлеб, играло искрами вино в бокалах, поражали взор пышные невиданные цветы!
Впрочем, не живописный, а натуральный стол был тоже весьма хорош. За ним могло уместиться персон двадцать, однако он был накрыт на две персоны. Сверкало серебро, безмятежно трепетали, оплывая, свечки.
Несколько больших серебряных блюд были накрыты крышками,
Алексей подошел ближе к столу и принялся с вожделением разглядывать крахмальные белоснежные салфетки с вензелем “ПАТ”, лежащие на тарелках.
Чистый снег, а не белье столовое. А каковы бокалы! Не серебряные стаканчики со стершимся от времени узором, как у них дома, а сверкающий хрусталь. Вот роскошь! Вот красота!
Вдруг Алексей заметил, что на дне одного из бокалов остался темно-бордовый осадок. Выходило, кто-то совсем недавно пил из него.
Возможно, дядюшка ждал-ждал своего приятеля, званного к застолью, почувствовал жажду, выпил немного. А потом его отвлекли какие-то неотложные дела? Стол, ведь сервирован не менее часа назад, свечи уже не— сколько оплыли.
Приятель, значит, так и не пришел…
А что, ежели дядюшка ждал вовсе не какого-нибудь таинственного приятеля, а даму? Даму сердца?
Тогда понятно, почему удалена прислуга. Очевидно, Петр Александрович желал сохранить ее визит в тайне.
Ох, господи! Выходит, Алексей прямиком угодил на любовное свидание?!
Хорош племянничек, медведюшка деревенский!
А что, если… если дом вовсе не пуст? Что если дядюшка и его прекрасная дама сейчас… в постели? На ложе страсти, как пишут в романах. “Не в силах совладать с пылкостью давно скрываемых чувств, они забыли о еде и с наслаждением предались иным утехам…”
Воображение Алексея мигом нарисовало картину разбросанных подушек, смятых простыней, столь же белоснежных и кружевных, как салфетки, может быть, тоже с вензелем “ПАТ”, а между ними…
От волнения не вполне соображая, что делает, он схватился за одну из запыленных бутылей, стоявшую несколько в стороне от других и хранившую на себе следы пальцев — видимо, именно из нее наливалось вино в бокал, — и наполнил его.
Поднес к губам, но не успел выпить, услыхав скрип двери.
Алексея ожгло стыдом. Поспешно, едва не расплескав, он поставил бокал и оглянулся с самым дурацким видом, отлично понимая теперь, как чувствует себя воришка, забравшийся в пустой дом и схваченный хозяином на месте преступления.
Однако двери оставались по-прежнему полу прикрыты, никто не врывался в столовую, пылая возмущением и желанием немедленно прищучить незваного гостя.
Алексей выглянул. Никого в зале, никого и в маленькой гостиной, куда он вышел, перебежав столовую (комнаты располагались анфиладою). Видимо,
Он обошел гостиную, обставленную весьма скромно, однако изысканно, посидел на диване перед остывшей печью, бездумно глядя в окно, на гаснущий день.
Пить хотелось по-прежнему. Наконец Алексей, пожав плечами, воротился в столовую и снова взялся за бокал.
В ту же минуту что-то громыхнуло за стеной — было такое впечатление, будто рухнуло нечто тяжелое. Опустив на стол бокал и едва не расплескав его, Алексей вылетел в залу, ибо звук исходил именно оттуда.
Что за чудеса?! Один из стульев, доселе стоявший вместе с другими у стены, валяется посреди комнаты! Сам упасть он никак не мог — кто-то должен был швырнуть его, да с не маленькой силою: стул ведь тяжелый, дубовый.
Вновь торопливая пробежка по — всему первому этажу, вновь недоуменное пожатие плеч — пусто в доме!
Алексей осторожно прокрался наверх и замирая от стыда, постоял на площадке лестницы, глядя на несколько обращенных к нему и запертых дверей.
Потянул одну — это явно кабинет, в углу мольберт, несколько шпаг и рапир, но он же и библиотека-вот книжные шкафы, конторка, стол, заваленный журналами и книгами, очень красивый секретер карельской березы с восемью шкафчиками, в одном из которых торчал длинный ключ. Много картин.
Акварельный портрет горбоносого господина, изображенного в профиль, с темными, тщательно завитыми, но не напудренными волосами, в белом шарфе. Наверху белым изображен был какой-то странный шестиугольник. Что же это за знак? И чей это портрет? Уж не дядюшкин ли?
Алексей даже несколько оторопел от такого открытия. Дядюшка Петр Александрович в его воображений был этакий маститый старец, покрытый сединами, но внезапно Алексей осознал, что перед ним довольно-таки молодой человек, годов этак тридцати четырех, вряд ли годившийся ему в отцы — по крайности,, лишь в старшие братья.
Каждую следующую дверь Алексей открывал с особенной опаской, но все комнаты были безлюдны — в их числе и спальня, куда он заглянул не прежде, чем окончательно сгорел со стыда.
Занавеси алькова задернуты, тишина. Значит, это было все-таки не любовное свидание!
Алексей побрел вниз, покачал головой, глядя на стул, загадочным образом очутившийся посреди залы. Этому могло быть только одно объяснение: домовой шалит! Не по нраву ему, что гость освоился в чужом жилище и даже попытался без спросу испить хозяйского вина, — вот и разошелся суседко.
Надо, наверное, было хоть у него позволения спросить, чтобы жажду утолить? А что особенного? Бывало, вежливое обращение ко “вторым”, то есть ко всякой нечисти, спасало жизнь человеку. Скажем, есть ли более зловредное, враждебное человеку существо, чем банник? Хлебом его не корми, дай запарить запозднившегося посетителя баньки до смерти, а то и ободрать с него клочьями кожу с живого! Однако известен случай, когда человек, спасаясь в полночь от упыря, гнавшегося за ним с ближнего кладбища, забежал в баню и взмолился о защите у ее хозяина.