Корона во тьме
Шрифт:
Далее.
Коль скоро король был столь охвачен похотью, разве при дворе не имелось других леди, каковые, разумеется, с удовольствием помогли бы ему в этом случае? И к тому же, когда он высадился у Инверкейтинга, королевский управляющий, как утверждают, сказал: „Милорд, оставайтесь у нас, и мы обеспечим вас всеми желаемыми леди, какие вам угодны, до самого рассвета“. Бенстед сообщил мне об этом, чтобы указать на похотливое настроение короля. Я же не могу понять, почему это предложение не было принято и столь опасное путешествие продолжилось, особенно если учесть, что, по слухам, король Александр и королева Иоланда не испытывали друг к другу особой страсти.
Далее.
Может показаться, что решение отправиться в Кингорн было принято Александром внезапно, но коль так, отчего же на том берегу Ферта его ждал управляющий?»
Корбетт вздохнул и просмотрел свои заметки, прежде чем продолжить.
«На все эти вопросы должны существовать удовлетворительные ответы, и я попытаюсь отыскать их, не вызывая подозрений, и сообщить вам,
Я еще буду писать вам. Да хранит вас Господь. Писано в аббатстве Святого Креста 16 мая 1286 года».
Корбетт перечел письмо, прежде чем скатать его в свиток и запечатать воском. От холода и продолжительного писания пальцы не слушались. Он встал, налил чашку дешевого, довольно кислого вина и уселся на узкую кровать с соломенным тюфяком. Он написал Бернеллу, что здесь все спокойно. Но это совсем не так. Некое напряжение, предчувствие отдаленной угрозы витает в Холируде — дворце шотландских королей. Ходит слишком много предсказаний насчет смерти Александра, и хотя маленькая Маргарита Норвежская признана наследницей, но есть и другие претенденты на престол. Еще больше тех, кто готов искать собственной выгоды в сумятице, вызванной небесспорным порядком наследования, — особенно среди могущественных шотландских родов, которые Александр во время своего долгого царствования держал в ежовых рукавицах. Ложась на тюфяк, Корбетт вспомнил вопрос, который великий Цицерон обычно задавал относительно любого убийства: «Cui bono?» — кому это выгодно? Кто выиграл от того, что Александр рухнул в бездну той темной ночью? Было ли падение несчастным случаем или жестоким убийством короля, помазанника Божьего? Размышляя об этом, Корбетт погрузился в тяжелый сон.
II
На следующее утро, выспавшись, Корбетт почувствовал, что вполне способен приступить к поискам ответов на вопросы, сформулированные во вчерашнем отчете Бернеллу. Он решил воспользоваться временной передышкой и побеседовать с насельниками монастыря, а также посетить небольшую библиотеку со скрипторием, где трудились немногие монахи, освобождаемые от Terce, Sext и None [1] ради того, чтобы не тратить даром, но наилучшим образом использовать скудный дневной свет. Корбетт любил библиотеки с их запахом пергамента, веленя и кожи, с их аккуратными рядами полок и всеобщей приверженностью к познанию. Здесь, сидя за маленьким письменным столом, окруженный принадлежностями, столь любимыми всяким прилежным писцом — рожками с чернилами, остро отточенными перьями, тонко режущими ножами и серыми кусочками пемзы для разглаживания белого очищенного пергамента, — Корбетт чувствовал себя как дома. Он болтал с монахами; он не понимал их языка, но многие бегло говорили на латыни или по-французски. Они сообщили Корбетту сведения о различных частях своей страны, о разнице между Хайлендом — нагорьем, где сидят древние кельты, и Южным Лоулендом, где преобладают англо-норманнские роды, такие, как Брюсы, Комины, Стюарты и Ленноксы, весьма схожие в своих обычаях с великими родами Англии, приверженными великому королю Эдуарду I. И, как заметил настоятель, высокий мрачный человек, наделенный сухим и язвительным юмором, многие монахи как по рождению, образованию, так и привычкам на самом деле мало чем отличаются от Корбетта. Корбетт не мог не признать этого. Он почти сразу освоился в обители, предлагал братии свою помощь в скриптории, беседовал с монахами на самые разные темы и постоянно нахваливал все, что видит.
1
Terce, Sext и None (лат.) — службы третьего, шестого и девятого часа дня по церковному счету, происходящие соответственно в 9, 12 и 15 часов. (Здесь и далее прим. перев.).
У Корбетта хватило благоразумия не указывать на кое-какие различия и не подавать виду, что кое-что в Шотландии ему не по душе. Про себя он сознавал меру различия между двумя странами. Англия богаче, а посему в ней больше изысканности, касается ли это обращения с пергаментами или строительства замков и церквей. Перед его глазами стояла парящая чистота Вестминстерского аббатства: заостренные арки, кружева каменной кладки, большие окна с цветными стеклами. Ничего общего с безыскусной и несколько угрюмой в своей простоте обителью Святого Креста, с ее приземистыми круглыми колоннами, маленькими окошками в расширяющихся внутрь глубоких проемах и груботесаными каменными рельефами над простым квадратным нефом и алтарем. Тем не менее, в здешних монахах чувствовалась сила и искренность, впечатлявшая Корбетта с его изощренностью ума и мягкой утонченностью манер. И кроме того, здешние монахи не меньше, чем их английские собратья, любили посудачить, поговорить, поспорить. В аббатстве велись собственные летописи, и Корбетт
Корбетт обратил свое длинное усталое лицо к небу и на мгновение ощутил ту самую чистую радость и упоение красотой, что святой Франциск Ассизский вложил в свой «Гимн к солнцу». Но вот изрезанный колеями проселок, по которому он ехал, пересекся с другим, и на перекрестке ему предстала виселица, каждая из трех перекладин которой была отягощена своим мрачным, исклеванным птицами бременем. От разительного контраста Корбетта охватило отчаянье, ужасающее чувство мирового греха и бездонного зла, присущего делам людским. «И змей вошел в Эдем», — пробормотал он и направил лошадь по проселку, потом через самый непрочный из всех мостов и дальше, вверх по склону, в городок Дэлмени. Воистину городок этот был скорее деревушкой, скопищем длинных домов из бруса и плетенки, обмазанных глиной с соломой, под соломенными же крышами, покрывавшими равно и жилье, и скотные дворы. Дома окружали просторную луговину, на которой отощавшие за зиму коровы жадно щипали редкую весеннюю травку. Полуголые ребятишки играли на земле под присмотром нескольких рыжеволосых и зеленоглазых женщин. Они посмотрели на Корбетта и продолжили разговор на своем жестком, гортанном языке. Корбетт проехал мимо, вниз по крутому склону холма, с которого открылся великолепный вид на Ферт и на маленький лодочный причал. Монахи подробно описали дорогу, присовокупив, что сие место обычно именуют Квинзферри, то есть Переправой Королевы, поскольку именно в этом месте святая Маргарита, королева-англичанка, супруга великого короля Малькольма Конмора, предпочитала переправляться через Ферт.
Лошадка осторожно спустилась по разъезженному глинистому проселку и приблизилась к одной из длинных, крытых соломой хижин, стоявшей рядом с грубо сколоченным причалом. Перевозчик поджидал желающих переправиться на другой берег; крупный, лысый, дюжий детина с обветренным лицом и беззубым, вечно улыбающимся ртом. Старый моряк, он понимал по-английски и без лишних разговоров подрядился перевезти Корбетта через Ферт, спросив еще пару монет за присмотр за его лошадью и седлом. Вскоре они уже плыли; Корбетт сидел на корме, а лодочник, тяжело дыша, ворочал веслами. Корбетт небрежно спросил, не он ли перевозил покойного короля тогда, той ночью. Лодочник кивнул и сплюнул в воду через плечо.
— А ты не мог бы рассказать мне, как это было? — спросил Корбетт.
Его спутник хмыкнул и снова сплюнул, после чего Корбетт выложил на борт перед ним золотую монету, и тот ухмыльнулся.
— Студеная была ночка, — начал он, бросив весла и пустив лодку по воле невысоких волн. — Несколько дней подряд крепко задувало с востока, нагоняло воду вверх по Ферту. И вот сижу я дома, вечеряю с женой, а тут стук в дверь. Выглянул в окошко, вижу, два оруженосца при королевских гербах, оба мокрые и грязные, и орут, мол, здесь его величество король Шотландии, так что давай открывай. Я отпер дверь, они и вошли. А за ними король. Я сразу его признал — ражий такой, рыжий, глаза орлиные и нос тоже. Я не раз его видел, когда он переправлялся через Ферт.
Перевозчик замолчал, хитро улыбнулся и потянулся за монетой, но Корбетт вытащил из-под плаща длинный кинжал. Перевозчик пожал плечами, усмехнулся и продолжал:
— Я стал на колени, но король заорал: вставай, говорит, и готовь лодку. Я начал было перечить, а он говорит, мол, смерти я, что ли, не боюсь. А я говорю: само собой, боюсь, но умереть заодно с ним, это я завсегда готов.
— И что король? — спросил Корбетт.
Перевозчик скривился:
— Расхохотался и швырнул мне кошелек с монетами. Так что я приготовил лодку.
— Король был пьян? — спокойно спросил Корбетт.
— Да нет, — ответил перевозчик. — Выпить выпил, видать, немало, но чтобы пьян — это нет.
— И что потом?
— Я перевез его с оруженосцами, высадил, дождался утра, а потом вернулся.
— Почему дожидался утра? — спросил Корбетт.
— Так ведь буря же, — язвительно ответил перевозчик. — Как раз в ту ночь один из лодочников сгинул — Симон Таггарт. — И он указал на берег, который они оставили. — Его нашли на отмели. Как есть утопший. А вдова говорит, он тоже отправился через Ферт, да погиб. — Он повернулся и снова сплюнул через плечо. — Вот бедняга! Нет чтобы поостеречься!