Корона жигана
Шрифт:
— Я этого не знал, Феликс Эдмундович, — несколько растерянно сказал Сарычев.
— А надо бы знать, — интонации прозвучали жестче обыкновенного. — В этом заключается ваша работа. Или, может, я не прав?
Сарычев проглотил горький ком:
— Именно так, Феликс Эдмундович.
— Тогда идите работать.
Кирьян посмотрел на часы — ровно полночь. Улицы обезлюдели. Оно и понятно, время-то неспокойное, выйдешь в неурочный час — без головы останешься. А потому редкие прохожие старались держаться друг от друга подальше и при
Спрятавшись за толстый ствол клена, он стоял на углу Сухаревского переулка. Человек, которого он ожидал, должен был выйти из соседнего переулка и пройти метров двадцать под уличными фонарями. Абсолютно не защищенный, он будет представлять собой идеальную мишень.
— Вот ты и попался! — услышал Кирьян за спиной.
— Тьфу ты! — сплюнул жиган. — Ведь на пулю же нарывался. Я ведь мог и пальнуть! Я в последнее время очень нервный стал. Довели!
Человек в кожаной куртке усмехнулся:
— Мог бы не говорить. Кому знать, как не мне. Ты сильно погорячился со своей стрельбой по постовым…
— Я по-другому не умею! — оборвал его Кирьян.
— Ты послушай… Ведь после твоих похождений вся уголовка и Чека на ушах стоят. Тебя ищут по всей…
— Ты меня вызвал для того, чтобы мозги мне втирать? — нахмурился Курахин. — Дело говори!
— Хм… А ты нетерпелив. Ладно, я узнал о том, что все твои малины засвечены. Не представляю, от кого, но они знают, что ты любишь посидеть в пивной в Карманицком переулке. Там засада. Будь осторожен. И вообще, я советую тебе присмотреться к своему ближайшему окружению.
— Разберусь, — хмуро пообещал Кирьян. — Я вот что у тебя хочу спросить.
— Спрашивай, — качнул головой человек в кожаной куртке.
— Я же не раз был у тебя в руках… Ты бы мог на мне карьеру сделать. Повышение бы получил, а сам вдруг помогать начал. С чего бы это?
— У меня на это есть свои причины.
— Ну да ладно, чего там, в душу лезть!.. Только не советую меня за фраера держать. Дорого обойдется! А то я ваших знаю. Сколько их перестрелял…
Человек в кожаной куртке невесело усмехнулся:
— Ошибаешься! Ты не в моих стрелял, а в чужих. Мои-то все уже давно по заграницам разбежались. А ведь ты мне не доверяешь, — в его голосе прозвучал откровенный укор.
— Верно, не доверяю. Да и ты мне тоже не очень-то веришь.
— Есть такое дело. Вот сейчас пойду и буду думать, а не пальнешь ли ты мне в затылок, — откровенно признался собеседник Кирьяна.
Кирьян усмехнулся:
— Не дрейфь! Не пальну.
— Тогда до встречи.
Кивнув на прощание, человек в кожаной куртке, повернувшись, направился к освещенному перекрестку, подставляя собеседнику незащищенную спину.
Рука Кирьяна невольно сползла к карману, в котором прятался наган С минуту он боролся с искушением, а потом скрестил руки на груди. Когда его собеседник скрылся в ближайшем переулке, он коротко свистнул, к нему тут же подбежал худенький беспризорник:
— Вот что, Сявка, ты этого фраера
— А то! — важно протянул шкет.
— Не спускай с него глаз. Я должен знать, с кем он общается, куда ходит.
— Понял! — живо отреагировал беспризорник.
— А теперь живо за ним!
Шкет коротко кивнул и, размахивая полами длинного пиджака, бегом устремился в переулок.
Кирьян осмотрелся. Свежело. Холод заползал под одежду. Подняв ворот, Кирьян затопал вдоль Большого Сухаревского.
Глава 15. Мое почтение господину налетчику
В пивном баре, что находился в Карманицком переулке, было дымно. Смолили все. Даже немногие женщины, оказавшиеся в заведении, лихо закусив папироски, пускали дым к потолку. Дым был настолько густым, что сидящих невозможно было рассмотреть на расстоянии трех метров.
Поначалу казалось, что выжить в этом табачном аду могут только черти, но нет, здесь раздавалась человеческая речь, где-то в дальнем углу за табачной завесой слышался веселый матерок, а из противоположного конца зала доносился грубоватый женский смех.
Здесь жили люди.
И даже как-то веселились по-своему. А их легкие адаптировались настолько, что способны были выделить из этого чада частичку кислорода.
Игнат Сарычев с Петей Крохой сидели недалеко от выхода. За соседним столиком разместились две молодые женщины и белобрысый парень лет тридцати. Женщины громко разговаривали, смеялись и вели себя так, как если бы они были единственными в этом огромном заведении. На них невольно обращали внимание, но, несмотря на голые плечи и облегающие платья, к женщинам никто не приставал. Создавалось такое впечатление, что их остерегались. Вели они себя на редкость раскованно.
— Кто такие? — спросил Игнат, оценивая ближайшую из них.
Баба видная. Грудь еще не рожавшей женщины, пухлая, высокая, редкий мужчина, оставшись с такой красавицей наедине, откажет себе в удовольствии потискать ее.
— А-а, — удовлетворенно протянул Петя Кроха, — и ты обратил внимание. Знатные барышни, не правда ли? Это подруги Макея и Степана. Вон как жиганы на них посматривают, только облизываются, а подойти не смеют. Знают, что им тут же голову оторвут. — И, внимательно присмотревшись к Игнату, продолжил: — Даже и не думай… Брось! Наверняка здесь кто-то из их сопровождения сидит. Они в одиночестве в таких заведениях не появляются. А жиганы — народ суровый, не все шутки понять способны. Воткнут заточку в пузо, и дело с концом.
— А кто этот белобрысый с ними?
— Да шкет один… «Шестерка» Степана.
— Хорошо, забудем, — согласился Игнат, не заметив того, что в его голосе неожиданно прорезалась грусть. Петя Кроха вида не подал, уткнулся в пивную кружку. — Ты про Дарью никому не говорил? Ты не подумай чего, я тебе верю, но мало ли…
— Абсолютно никому, — искренне побожился уркач. — Уж не на вшивость ли ты меня проверяешь?
— Не напрягайся, — отмахнулся Сарычев. — Ты единственный человек, которому я доверяю. Гадина какая-то у меня завелась, никак вычислить не могу. Как у тебя Дарья?