Коронка в пиках до валета. Каторга
Шрифт:
Имя Пана гремело не только в России. Он был известен в Румынии, Турции, Греции, Египте.
– Вообще на Востоке! – пояснил Пан присяжным.
Когда полицейские рассказали суду все это про Пана-Павлопуло, Павлопуло поднялся с места и, звякнув кандалами, ткнул пальцем в грудь.
– Пан – это я!
Старые судейские потом говорили, что более оригинального подсудимого не видывал суд.
Павлопуло обратился к свидетелю, сыну покойного Лившица.
– Скажите, пожалуйста, вы знаете кассу вашего покойного батюшки?
–
– Она такой-то формы? Марка такая-то?
– Да.
– Замок с таким-то секретом? Отпирается так-то и так-то?
Павлопуло рассказал мельчайшие подробности всех секретов кассы.
– Да. Да. Да.
– Скажите, для того чтобы касса открылась без звона, что надо сделать?
– Право… не знаю…
– Припомните хорошенько. Там есть с такого-то бока такая-то кнопка. Если вы ее прижмете, касса откроется без звона.
– С такого-то бока, вы говорите?
– Да, да, вы не торопитесь. Вы припомните. Там должна быть такая-то кнопка.
– Да! Совершенно верно! Есть такая кнопка, и, если ее прижать, касса действительно отпирается без звона! – припомнил свидетель.
– Вы видите! – обратился Павлопуло к суду. – Я лучше знаю его кассу, чем он сам!
Павлопуло отрицал всякое свое участие даже в умысле на убийство.
– Неужели я на такую глупость способен?! – восклицал он горячо и убедительно. – Зачем мне? У меня, слава Богу, есть своя специальность!
Так и сказал: «слава Богу». И так часто и с таким увлечением упоминал про «специальность», что председатель наконец спросил:
– Про какую это вы все специальность толкуете?
– Кассии открывати!
– А!
– Я за свою специальность даже кандалы ношу! – с гордостью говорил Павлопуло, словно и невесть какой знак отличия получил. – Я за свою специальность, вы слышали, за границей известен. Я за свою специальность Сибирь получил!
– Я, господа присяжные, такой же, как они, вор. Но другой специальности! – пояснил он присяжным. – Мы разделяемся на разные специальности. У кого какая, тот той и держится. Карманник – он карманник, и по парадным дверям шубы красть – это уж не его дело. На это есть парадники. Парадник опять-таки в поездах пассажиров обкрадывать не пойдет. Он этого дела не знает! На это есть поездошники. На все свои специальности. Я специалист по открытию касс.
– Мне убивать идти! Мне! – всплескивал он руками, и на лице его выражалось даже сожаление к людям, способным вообразить себе такую нелепицу. – Да зачем мне? Да я, случалось, открывал кассы, когда хозяин тут же по соседству в комнатах сидел, – и никто ничего не слышал.
Павлопуло никогда не говорил «ломать» кассу, всегда мягко: «открывать». «Ломати кассии глупо, кассии открывати нузино!» – по его словам.
– Я бы кассу и открыл, и деньги взял, и ушел, – Лившиц бы и не проснулся! И вдруг я буду идти на убийство!..
– Ну, однако! – прервал его разглагольствование председатель. –
– И не только револьвер, но еще и кинжал, но еще и кастет! – горячо воскликнул Павлопуло. – Да ведь вы посудите, в какую компанию я шел! Что это за публика? Вы посмотрите только на их физиономии! Хороши?
Томилин при этих словах оглянулся и только презрительно посмотрел на Павлопуло своими серыми, холодными, спокойными глазами.
– Ведь эта публика за пятачок человека зарезать готова! – горячо продолжал Павлопуло. – Ведь это негодяи! А при мне были и часы, и перстни, и портсигар золотой. Должен же был я с собой для них оружие захватить. Ведь они меня при дележе могли убить!
В действительности убийство Лившица произошло так.
Убийства не затевалось. Затевали только грабеж. Душой предприятия была вдова-ювелирша, покупательница краденого. От своей знакомой Каминкер она слыхала, что у хозяина все деньги хранятся дома, и свела ее со своими знакомыми, неоднократно продававшими ей краденое, громилами Томилиным и Львовым. Но как открыть кассу? Самим сломать, не зная, как это делается, – весь дом на ноги поднимешь. Компания воспользовалась прибытием в Одессу «по делам» знаменитого «специалиста» Пана и предложила ему принять участие.
Пан пошел на «хорошее дело» с обычной осторожностью. Приказал Каминкер сломать замок у двери и в качестве слесаря позвать его. Явившись под видом слесаря в дом, осмотрел расположение комнат, мельком взглянул на кассу:
– Мне на кассу достаточно раз взглянуть, чтобы понять ее.
Касса, я сразу увидел, была нетрудная. У меня в практике бывали такие.
Павлопуло объявил компании:
– Дело легкое!
Но предупредил:
– Только помните, чтобы без глупостей. На глупость я не пойду. Да и не к чему. Лившиц и не услышит, как я открою кассу.
Это мне и Томилин на Сахалине говорил:
– Такой уговор действительно был. Недотрога ведь, белоручка, Пан – одно слово. Мразь!
Вечером в назначенный день Каминкер отперла дверь на черную лестницу, и в кухню вошли Львов, Томилин, Луцкер в мужском платье, – Томилин не отпускал Луцкер от себя ни на шаг, – и Павлопуло «с необходимыми инструментами».
Лившиц еще не спал. Компания осталась ждать в кухне. Пили водку – «для храбрости» – все, кроме Павлопуло. Он боялся, чтоб его не опоили.
Злой, жестокий, необузданный Томилин пьянел, ожидание раздражало его, и Павлопуло начал беспокоиться и предупреждал:
– Так помните, чтоб без глупостей!
– Ладно! Сказано! Молчи уж! Каминкер сходила, послушала:
– Кажется, заснул. Тихо.
Ее, как было условлено, связали, завязали ей рот, положили в постель и пошли.
Павлопуло должен был вскрывать кассу. Львов, Томилин, Луцкер – стоять настороже. Если Лившиц проснется, кинуться, связать, завязать рот, – но и только.