Коронка в пиках до валета
Шрифт:
Растянули парусину наискось и развели костер. На снег наложили еловых ветвей и заснули мертвым сном. Огонь поддерживали по очереди. Илья с Коскушем сторожили первые. Илья встал и сделал несколько шагов от костра. Какая тишина и какая мгла! Но, когда он посмотрел вверх, ему показалось, что звезды поднялись куда-то высоко-высоко: над тропиками они висели над самой головой, — здесь же они ушли куда-то вверх. И здесь они были яркие, искрились и переливались всеми цветами радуги.
И вдруг одна сорвалась и яркой кометой понеслась по небу. Илья почему-то вздрогнул, быстро оглянулся назад и подумал почему-то об Елене. У костра сидел мрачный Коскуш, и огонь костра дрожал на его сумрачном лице. Его глаза горели,
От этого взгляда Илью всего передернуло.
Вадим сменил его, а Коскуша — Клош-Кварт. Но Илья заснуть не мог. Он смотрел на Елену, и его ухо ловило обрывки ее беспокойного бреда. А мысли, одна тревожнее другой, кружились в его утомленном мозгу. Потом он увидел, как Клош-Кварт разбудил Коскуша и показал ему на горный кряж. Вадим тоже посмотрел туда. Илья спросил, в чем дело. Клош-Кварт ответил неохотно:
— Моя не знай… Огня был… огня не был.
Илья поднялся и подошел к Вадиму. Но как они оба не смотрели в том направлении, которое указано было кенайцем, никакого признака огня там не увидели.
Илья прилег и забылся.
Утром вставали с трудом. У всех тело было совершенно разбито после первого же дня пути. Ноги болели отчаянно, появились раны от лыж.
Бодрее мужчин была Елена. Хотя она и была измучена, но бодрость духа не покидала ее. Она даже пробовала шутить.
Видя ее улыбку, веселый кенаец Клош-Кварт решился поддержать ее хорошее настроение, — он подошел к ней, фамильярно похлопал ее по плечу и, лукаво подмигивая, сказал:
— Урус баба… хорос! Уг-Глок… хорос… урус баба.
На следующий день шли медленно, бежать никто не мог, кроме кенайцев и Федосеева. Брели, сдерживая стоны, еле передвигая измученные, сбитые ноги.
Кенайцы озабоченно разговаривали друг с другом и поглядывали на посеревшее небо, на тучи, висевшие над горизонтом. Федосеев тоже на них смотрел что-то мрачно.
Поднялся встречный ветер. Он шел низом, по снегу, подымая снежную пыль, и она тонкими змейками бежала навстречу путникам. Стало еще труднее идти против ветра, а он все крепчал, и скоро снежная пыль понеслась уже сплошной пеленой, поднялась до пояса идущим. Шли теперь, не видя пути, не видя своих ног, проваливались куда-то, вылезали с трудом, опять валились.
Пришлось остановиться.
Погребенные под снегом
По указанию кенайцев, принялись разгребать снег, забивать колья для палатки. Во время метели на ветру это была адская работа. Буран нес с собой сугробы снега. Ветер завывал. Собаки в ужасе визжали и жались к людям. Наконец, колья были вбиты, палатка была поставлена. Внутри развели костер. Измученные путники свалились у костра.
Между тем буря все усиливалась. Ветер ревел все злее и злее. Через какие-нибудь полчаса вся палатка представляла собой огромный сугроб снега. Путники были заживо погребены в этом сугробе. О том, чтобы выйти на воздух, и думать не приходилось! Между тем костер погасал, дыму не было выхода, и он наполнил собой палатку, глушил огонь и душил людей.
Они стали задыхаться в дыму. От усталости не могли подняться, не могли пошевелить рукой. Лежали и задыхались.
Илья первый почувствовал, что его сознание мрачится. Потом ему стало чудиться, что над ним склоняется лицо Елены. Он увидел, что у нее движутся губы, он понял, что она что-то ему говорит, но что? Потом ему стало
Уильдеру представлялся пожар на судне. Он задыхается в дыму и пламени… Его слепит огонь! На него падают мачты и душат, душат его!
Вадиму представлялось, что он падает в бездну. Будто с горы катится, все быстрее, быстрее. А там, в бездне, какое-то чудовище. Кольцами своего склизкого тела оно свивает его руки и ноги, сжимает его голову. Тяжело давит ему череп, плющит его, а он все о чем-то думает. О чем? О ком?
И вдруг его гаснущее сознание, как яркой молнией, пронизывает мысль… одна мысль: Е л е н а. И потом все обволакивается туманом. И безмолвие, тишина.
Федосеев долго боролся с угаром. Он в течение своей жизни угорал не раз в избах и в банях. Но когда стал погасать костер, в полусумраке стали затихать и наконец затихли крики его спутников, когда во весь рост встали два кенайца, они показались ему такими огромными, такими страшными… Он вскочил, схватил винтовку, но в этот момент страшный удар в голову сразу свалил его. Он потерял сознание.
Слабая Елена потеряла мужество раньше всех, но дольше всех сохранила силу жизни. Она упорнее мужчин боролась с ужасом смерти. Она сознавала, что сама гибнет и гибнут они. Но она боролась. Она кидалась то к Илье, то к Вадиму, то к Уильдеру. Она трясла их, она звала их. Она умирала от страха при виде двух кенайцев, которые сидели неподвижно, как восточные боги, и не спускали с нее глаз. Кто был страшнее? Веселый Клош-Кварт, который скалил зубы, или мрачный Коскуш с его каменным лицом? Она умоляла их о помощи, а они сидели и не вставали, — один скалил зубы, лицо другого было бездушно, как маска жестокого божества. Потом… потом… ей стало казаться, что оба кенайца стали расти, расти… Их головы вдруг начали пухнуть, превращались в огромные чудовищные шары. Руки вытягивались, как многосаженные бревна, и потянулись к ней. И ноги их стали вытягиваться. Потолок палатки уходил куда-то вниз, — и она потеряла сознание.
Неожиданное спасение
Рано утром буря стихла. Спокойное синее небо опять опрокинулось чашей над голубым снегом и «ложные» солнца — три, вместо одного, загорелись на этой чаше. Казалось, что этих солнц было не три, а трижды три!.. тридцатью тридцать! Весь воздух горел и искрился, снег сверкал миллионами алмазов, и белая тишина опять воцарилась над безмолвно-мертвой пустыней.
Но вот и жизнь! Какие-то точки быстро двигаются. Все ближе, ближе. А! Это два кенайца, Коскуш и Клош-Кварт… С ними собаки, сани. На санях сверток мехов. Они торопятся… Они кричат… Погоняют собак… Они нарушают своим криком белую тишину пустыни. Они пронеслись. А через полчаса показываются вдали еще две точки. Две маленькие живые точки. Но и они вырастают. Близятся. Бегут по снежной пустыне… — гонятся за кенайцами. Кто это? Никак Яшка впереди, сзади, припадая на хромую ногу, Тимошка? Да, это они!
— Яшка, наддай! Сил нет! — кричит Тимошка, отставая все больше и больше.
И Яшка наддает… догоняет… Припал на колено… целится. Белый дымок из ружья! Глухой далекий выстрел. Задний кенаец падает, — носом вперед, зарывается в снег. Торчат две ноги и судорожно бьются и замирают.
Другой… несется, как стрела! Бросил собак. Собаки бегут сами вслед за ним. Ужас человека передался им. Они чуют смерть за собою и с визгом несутся вслед за хозяином. Еще дымок! Еще выстрел! Мимо!
— Яшка… наддай… уйдет!.. Беда будет! — откуда-то издалека раздается хриплый крик Тимошки.