Коронованный странник
Шрифт:
– А вот в чем! Ты задачи и цели общества нашего знаешь по тем запискам, что я тебе давал читать. Знаю, что самодержавие тебе ненавистно так же, как и нам, и вот настало время прекратить все пустые разговоры и действовать начать!
Вдруг нервное лицо Муравьев-Апостола как-то внезапно перекосилось, точно от испуга или внезапно явившейся мысли. Он поднялся с табурета, подскочил к двери, что вела в сени, приоткрыл её, прислушался, вздохнул облегченно: "Нет, почудилось..." - назад вернулся, строго заговорил:
– Если не ты окажешь нам содействие, Базиль, то и не на кого больше будет положиться. Завтра, сам знаешь, в крепость
– И все-таки пока не понимаю, - улыбался Норов, потягивая из кружки портер.
– Как не понимаешь?!
– вспылил Бестужев-Рюмин.
– Да он смеется просто! Эдакое недомыслие изображает!
Прапорщик даже вскочил со стула, с кружкой, расплескивая пиво, метнулся туда-сюда, но сильной рукой Сержа был возвращен на место.
– Сердце свое уйми, Мишель, - властно сказал Серж.
– Сейчас Базилю я все растолкую. Ну, слушай... Ночью, находясь на карауле, пройдешь ты в спальню Александра, осторожно, тихо его разбудишь, дуло пистолета ко лбу его приставишь и скажешь так: "Ваше величество, вы арестованы". Уверен, у императора поджилки затрясутся, и он на все пойдет...
– На что же, собственно?
– Во-первых, на отречение. Мы будем держать его в каземате до тех пор, покуда он не подпишет указа о ведении конституции!
– Что-то плохо разумею, - пожал плечами Норов.
– Если вначале Александр подпишет отречение, то его указ о конституции и силы-то иметь не будет.
– Да не вяжись к словам, Базиль!
– вновь поднялся Бестужев-Рюмин. Вначале он утвердит конституционный строй, а уж потом собственное отречение.
– Ну, а если его величество соблаговолит отказаться?
– Кто? этот трусливый заяц, бальный плясун и паяц?
– вскипел уже Муравьев-Апостол.
– да он в штаны наложит, когда ты поднимешь на него пистолет! Ты начнешь, Базиль, с императора начнешь, а уж мы потом и великих князей арестуем, командующих двух армий, начальников штабов и корпусных командиров, которые с государем приедут. Это вызовет смятение в полках, мы выиграем!
Норов, сидя с поникшей головой, поразмышлял. Тридцатилетний, опытный в вопросах политики и житейских делах мужчина, не спешил дать положительный ответ. Все покуда в предложении руководителей тайного общества казалось ему неясным и по-мальчишески дерзким.
– Ну, а если полки не пойдут за нами?
– спросил он холодно.
– Да я уверен в своих черниговцах!
– ударил себя в грудь Муравьев-Апостол.
– Я в своих полставках!
– вторил полковник Бестужев-Рюмин.
– тому ж и алексопольцы Повало-Швейковского - все наши! И вот, представляешь, когда ты захватишь Алексашку, мы двинемся на Москву - путь недолгий, всего полтыщи верст! Дорогой к нам присоединятся другие части, а в Петербурге одновременно с нашим выступленьем поднимется и Северное общество!
– Как, есть ещё и Северное?
– удивленно воскликнул брови Норов.
– Есть, Базиль, есть, и потому я тебе о сем сообщаю, что верю тебе, как самому себе, как вот Мишелю.
– Вы, стало быть, и есть главные начальники общества Южного?
– Нет, есть и поглавнее... Пестель, например, - не сразу решившись сделать это признание, тихо сказал
– Еще по Пажескому корпусу знаком я с Павлом Пестелем...
– Ну так что же? Чем он вам не по душе?
– вспылил уже слегка захмелевший Бестухев-Рюмин.
– Если бы не Серж, то я бы его предложение о казни, а не об аресте Алексашки сам бы в исполнение привел!
– Я не о том...
– грустно заметил Норов.
– В корпусе Пестель всеми уважаем был за необыкновенные способности, но всякий видел в нем недостаток чувственности, что отталкивало от Павла каждого - Пестеля не любили. А ещё поражала всех его чрезмерная недоверчивость, понуждала сторониться, ибо нечего было надеяться на то, что дружба с ним будет продолжительной.
– Ну и что?
– вскричал Бестужев-Рюмин.
– Всякий имеет свои слабости! Моим вот бесам тоже имя - легион!
Норов возвысил голос тоже:
– Но ведь он же великий деспот этот Пестель! Неужто не понимаете, что в случае удачного переворота получите вы своего доморощенного Бонапарта, да ещё и подвластолюбивией французского! Еще большей деспотией обернется для страны революция ваша!
Бестужев-Рюмин больше не кричал - он, взъерошенный, схвативший себя за горло, будто подавился словом, некоторое время глотал открытым ртом воздух, а потом тихо сказал, обращаясь к Сержу:
– Сергей, дал ты маху, пригласив к нам господина Норова да ещё во всем ему открывшись. Нет надежды на его решимость, суесловит только. Ах, сколько мы уж пустословия наслушались и прежде - вижу, тем же все и закончится...
Эти слова, как видно, задели Норова. Он, оставляя подальше кружку, сказал серьезно и даже с заметной угрозой в голосе:
– А вы, господин прапорщик, со своими резолюциями бы не спешили. Мало вы знаете меня. Я воевал, вы же повоевать, - усмехнулся, - по младости лет не поспели. И во мне не только сомнения толка политического ваш прожект вызывает, а ещё и военного. Что ж я, солдат не знаю? Полагаетесь на преданность их делу вашему? Так ведь они же прежде, чем вам поверить, государю присягу давали. Ну, положим, арестуем мы Александра, под караул его возьмем, в каземат посадив. А охранять-то его кто станет: вы, Серж, или сам Пестель на часах встанет сторожить его величество? Нет, рядовых или унтеров у дверей поставите. А положиться можно на твердость духа нижних чинов, которые трепетать будут, как листочки на осине, зная, что с а м о г о императора в неволе держат, коему присягу приносили? Да одного лишь словечка Александра, ласкового, обращенного к часовым, или окрика довольно окажется, чтобы мигом запоры с дверей темницы императорской слетели. Жизнью своей или вечной каторгой поплатятся заговорщики, а солдаты - шпицрутенами. Кровью страна захлебнется в междоусобице в случае ином! Получите вы республику!
Норов посмотрел на обоих офицеров строгим, значительным взглядом. Те молчали, считая доводы Базилия небезосновательными. Но Бестужев-Рюмин опомнился быстро, резко вскочил на ноги, крикнул:
Федька, Федька! А ну, поди сюда! Слышу, что ты в сенях самоваром гремишь!
Денщик, имевший лицо заспанное и немного пропитое, явился не сразу, встал у двери, переминаясь с ноги на ногу. Муравьев-Апостол же вопросительно взглянул на Мишеля:
– Ну, и чего ты от сего эфиопа хотел?
– А узнать желал, что мнит твой эфиоп об особе государя нашего!