Короткие истории. Тексты
Шрифт:
– А у меня сумку спиздили недавно, - сказала бабка на весь салон авто.
– Как же вы живете? – спросил пассажир.
– Водку пью, анашу курю, с проститутками развлекаюсь! – приколол водитель незадачливого пассажира.
– Вы бы хоть до шести считать бы научились!
– Да мы и больше научились, да считать нечего, - сказал дед.
Сидим, сидим. Саша сказал: «Эх, ма!»
И опять сидим, сидим…
Два урока подряд мы с Владом убивали время. И не раз. Часто так бывало.
А потом весна началась.
Андрей хотел написать некролог. Ему вернее даже только слово одно понравилось само: «некролог». Ничего писать он не собирался.
Слава Г. часто возражал:
– Я не пойму, когда кончится вся эта пидерсия!?
Мы играли в «менеджер». Саше не понравилось, что кто-то ворует.
Артем обратил на себя внимание воплем:
– Что на меня смотрим?! Танцевать буду!
Аня осторожно предположила: «Ну что, всё? Сейчас трахаться будем?»
Дело повисло в воздухе.
А я подумал, что каждый из присутствующих хотел бы.
Но я не помню уже: какая Аня именно это сказала. Я и саму Аню не помню.
Карточный зачинщик я в новогодней сказке. Как давно это было… Картежная банда. Ну, просто шайка заядлых картежников.
– Ну, дурындас!
– Улыбаешься, как клоун в балагане! – я люблю советскую литературу.
Кондрашевич сменил фамилию на Игнатюк-Касьянченко.
«И я стою, и ржу идиотом» - хорошая цитата.
Несуразицу несешь, матросик.
Артем под Маяковского читал стих: Я знаю! Верю! Буду! Надо!
Артем бодро ходил по коридору.
А Кондрашевич снова сменил фамилию на Сокольников-Крупскую.
Люблю тебя, а за что не знаю, что-то в тебе есть! – зверел Артем.
У него бугристая кожа крокодила.
Еще я сказал Диане, что у нее мужа будут звать Авдий, а Артем сказал, что даже не Авдий, а Авгий. А я добавил: Авгий Диогенович. В итоге дурло обиделось. Мы ее звали дурлом.
Артем, ты аист, - говорил я.
Артем, ты луговой волк, - говорил другой.
Кирилл грустно сказал, когда мы в последний раз в жизни прогуливали математику, последние дни доучивались: «Скоро кончится наша иерархия».
Стало грустно. А ведь за эти годы Кирилл стал почти великим пиитом…
В итоге, кто-то просто сейчас молодой дебил.
Выпивают клофелин подсыпанный им.
Придумывают модные никнэймы.
Еще что-то делают.
Безумствуют.
Пьяные укатываются.
Готово: ремонт обуви
ПОЭТ НА ВПИСКЕ
Мы все одинокие эгоисты. У всех уже была любовь. Или что-то вроде нее…
Все было. Мы встречаемся и невольно созерцаем былое великолепие молодое друг друга.
Сижу у нее в комнате. Натыкаюсь глазами на старые фото в рамках, записки на стенах. (В таком богемном абсолютно стиле ее квартирка, я
В моменты молчания обмениваемся взглядами: какая-то грустинка в этих взглядах, - отмечаю я для себя. Потому что уже все было. И у нее, и у меня. Мы ничего не рассказываем друг другу. Да и что рассказывать-то?
Сидим очень так уютно. Распиваем вино и шампанское какое-то одновременно. Сидим с ногами на постели: она в домашней майке и штанах, - пришла из ванной; я, в том, в чем пришел с улицы – в джинсах, заляпанных сзади, в куртке своей темно-зеленой, доставшейся от младшего брата. Смотрим фильм на английском языке, но с русскими титрами внизу экрана.
Сейчас у нас начнется. Обнимаемся. Говорим всякую херню; ну знаете, когда мало знакомые еще люди вдруг перед близостью несут всякую ерунду отвлеченную. Вроде по делу, но всем понятно, что впереди назревает эта самая близость, и будет она прямо через десять минут у вас. Скоро будет. Надо морально подготовиться ее разделать.
Звонят в дверь. Классика жанра: он пришел к ней домой, она его пригласила, они еще мало знакомы; сидят, выпивают, и тут звонят в дверь. На улице уже очень поздно...
Кто: приехавшие вдруг родители? Соседка по комнате вернулась? Ее возможные дружки? Менты? Кто?
Время почти двенадцать ночи.
– Ну, классика жанра!
– говорю ей вслух уже эту фразу, и хочу пойти к дверям по длинному коридору открывать.
– Не надо, - говорит, - я никого не жду.
В дверь упорно звонят. Начинают тарабанить. Замолкают. И снова звонят и периодически стучат в стальную гладь железа.
Она звонит подруге по комнате и узнает, не должна ли та сегодня вернуться. Подруга отвечает, что нет, не должна.
– «Тогда кто бы это мог быть», - «Тебе виднее…», - говорю я, и понимаю, что начинаю нервничать. Уже не до близости… Вот же собирался с нее уже снять майку, - а тут звонят в дверь. Она, наконец, встает и идет к дверям сама, не разрешая пойти мне. Я думаю, что, по сути, правильно, - пусть идет. В конце концов, я в гостях у нее, и пусть сама решает, кто к ней ломится. Открывает дверь. Я стою начеку в темном коридоре с недопитой бутылкой наготове, - на всякий случай.
Пришел какой-то парень, - я увидел его мельком. Пришел за деньгами. Я не знаю что у них там за дела, да и знать не должен, но мне, уже захмелевшему, это не нравится, и я уже собрался, было, выйти на авансцену. Они стоят в подъезде разговаривают. Я очень плохо слышу о чем. Но не ругаются. Представляю себе уже следующую картину: допустим, он входит сейчас внутрь.
– Ты кто такой? – А ты кто такой? – Я кандидат наук, - отвечу я зачем-то… Или совру что ее родственник. Или еще что-то...
– А ты кто? – А я…, - я не придумал, что скажет этот ночной ходок за деньгами, девушка «моя» возвращается, извиняется и говорит, что срочно нужно было этому парню отдать деньги, так как она занимала у него. Ситуация разрешилась. Идем на балкон курить с бокалами вина. Я ее обнимаю, начинаю рассказывать ей свое стихотворение. Начинается разговор про стихи. Курим еще по одной. На балконе довольно холодно; во дворе горит фонарь, который то гаснет, то загорается вновь. Экономия электричества. Впереди еще один дом, а за ним пустынная уже улица зимнего города. Во двор заходят запоздавшие жители, поднимают головы на нас, - мы на втором этаже, балкон не застеклен, мы громко разговариваем. Докуриваем и идем в комнату.