Короткое правление Пипина IV

Стейнбек Джон Эрнст

И дальше тяжесть, которую приходилось волочить на себе бедному крылатому свину, все прибавлялась. Хотя изредка ему удавалось выбраться из-под нее и вдоволь порезвиться, живые лица все больше мешались с расставленными по полочкам клише, ткань текста безжалостно кроилась под схему. Роман становился похож на завод в строительных лесах — грязь, захватанные пальцами кальки, дым, и завалы бетонных обломков, и плоскости, какофония углов, люди, усталые, собравшиеся в уголке перекурить. Иногда стройка завершалась в величественное здание, иногда — оставалась полудостроенным скелетом, набитым гипсовыми масками. Стейнбек метался, пробовал, экспериментировал с формами романа, со стилем, с языком. Сценарии, притчи, втиснутый в прокрустово ложе провинциальной жизни миф: «Забытая деревня», «Вива Сапата!», «Яркий огонь», «Заблудившийся автобус» и, как просвет, добрый, веселый и правдивый «Русский дневник», записки о путешествии вместе с фотографом Робертом Капа по послевоенному Советскому Союзу. Поросягас вдоволь

порезвился и посмеялся на бескрайних просторах победившего социализма, и в результате написанную в 1948 году книжку опубликовали в Советском Союзе лишь спустя сорок лет. Стейнбек пробовал найти формулу успеха, не пытаясь копировать самого себя. Читатели, судя по продажам, воспринимали результаты экспериментов вполне положительно, критики брюзжали, упрекали в отсутствии значительного и увлечении проходными вещами.

Роман-автобиографию «К востоку от Эдема» Стейнбек замыслил как книгу, способную по размаху и силе сравняться с «Гроздьями гнева». Он писал другу, художнику Бо Бескову: «Это то, что я готовился написать всю свою жизнь… Это Книга моей жизни. Я все время ждал, когда начну ее писать». Исполинский замысел, две книги в одной, эпическое полотно родной земли, миф о Каине и Авеле, и рассказ о родительской семье, «история моей страны и моя, и я хочу вести обе эти истории порознь». Критика назвала роман бессвязным и многословным, символизм его — неуклюжим и натянутым. Нынешнее поколение критиков, более снисходительное к трудам классиков, определило его «одним из первых метароманов, исследующих роль художника как творца» (С. Шиллинглоу).

И снова за титаническим усилием последовало отступление, отдых, отпуск для перетрудившегося, стареющего Поросягаса. В честь Эда Рикетса, погибшего в 1948 году, Стейнбек пишет продолжение «Консервного ряда», роман «Благостный четверг», где главный герой Док, воплощение Эда, находит настоящую любовь, проститутку Сюзи, женщину с золотым сердцем. Но источник, питавший жизнь неунывающих пайсано на стейнбековских страницах, видимо иссякает. А быть может, дело как раз в том, что роман и задумывался как возвращение долга, как памятник другу — и потому под натужной веселостью местами отчетливо чувствуется мертвая холодность камня.

А после «Благостного четверга» появилось «Короткое правление Пипина IV». После него Стейнбек написал еще один роман — монументальную «Зиму тревоги нашей», амбициозный финальный плод «похода за великим американским романом». Критики объявили роман свидетельством того, что Стейнбек окончательно истощился, и даже присуждение Нобелевской иремии их мнения не изменило. «Зима тревоги нашей» стала последним его романом. Он занимался публицистикой, писал письма друзьям — помногу, иногда по нескольку в день. Пробовал заняться переводом, принялся поддерживать президента Линдона Джонсона и агитировать за войну во Вьетнаме. Даже съездил к служившим там сыновьям. Заработал «Медаль свободы». И репутацию предателя всего, что когда-то защищал. А поход за великим романом окончился разочарованием и равнодушием. В трактате профессора Бенсона говорится: «Старые проблемы вернулись мучить его. Что такое роман? Что такое художественная литература? Как она соотносится с реальностью?» Для Стейнбека эти вопросы были столь же реальными, как для автомеханика, проснувшегося однажды и задумавшегося: «А что же такое карбюратор? И как он соотносится с внутренним сгоранием бензина, что бы это, черт возьми, значило?» Великий поиск обернулся великой потерей.

Критика проигнорировала «Короткое правление Пипина IV». И сейчас в энциклопедических биографиях и академических исследованиях его едва удостаивают вниманием. А между тем он — истинный памятник Стейнбеку-романисту, и не надмогильный камень, а живое, сильное дерево. То самое, проросшее сквозь «Квартал Тортилья-Флэт» и «Консервный ряд» и вновь расцветшее в смешной, абсурдной, мудрой сказке о том, как надоевшая самой себе французская демократия проголосовала за собственное упразднение и в одночасье переоделась монархией. А монархом выпало быть мягкому и доброму, немного ленивому, но самоотверженному и вдохновенному астроному, влюбленному в ночное небо и свою спокойную, размеренную жизнь. Оказалось, что в жилах его течет та же кровь, что текла в жилах Карла Великого (а королевскую кровь, как известно, разбавить невозможно), что он — законный наследник династии, которая взошла на престол не мечом и ядом, а народным избранием, и потому, по общему согласию сорока двух французских партий, он единственный достоин трона возрожденного королевства. На бедного астронома, чьей самой сокровенной мечтой было заслужить избрание в Академию, вдруг обрушились Франция и корона. Но бедный Пипин Эристаль не сдался, не пустил все на самотек, предоставив решать другим. Он сделал, что смог, — попытался искоренить несправедливость и помочь другим сделать Францию сильнее и лучше. Он знал, что проиграет, что за такие проекты поплатится многим, но все равно продолжал делать задуманное, считая, что даже поражение может обернуться победой, если он хоть кого-то заставит задуматься.

Бедный отважный Пипин Эристаль — alter ego самого Джона Стейнбека. Раньше созерцающим, отстраненным, мягким и мудрым наблюдателем и свидетелем мира в его романах был

легко узнаваемый под разными масками Док — Эд Рикетс. Теперь же Стейнбек встал на его место сам. Неудача попытки Пипина изменить мир отражает неудачу самого Стейнбека. Он участвовал в предвыборных кампаниях 1952-го и 1956-го, писал речи для сторонников Эдлая Стивенсона — оба раза проигравшего, осмеянного, униженного. Но «Короткое правление Пипина IV» не стало романом разочарования, напротив. Проиграв, герой не погиб — по крайней мере для тех, кому был по-настоящему дорог, и для того, что было дорого ему. Он вернулся назад, в свой дом в центре Парижа, устроенный в бывшей конюшне ордена рыцарей-иоаннитов, к своему телескопу и жене. Как и сам Стейнбек, оставивший в конце концов изнурительные попытки дотянуться до выдуманных им же великих целей и принявшийся просто — писать. Опубликованное в нобелевский его год безыскусное и живое «Путешествие с Чарли в поисках Америки», дневник бродяжничества по Америке в компании с пуделем, читается сейчас куда интереснее «Зимы тревоги нашей».

Смех истории о неуклюжем короле и его королевстве, которому трон вовсе не нужен, мог бы стать очень злым, если бы не был мудрым. В этой книге Стейнбек не судит и не высмеивает — только усмехается. Новоявленный король Франции берег уроки смешивания мартини и королевствования у американского юнца Тода Джонсона, сына миллионера, «короля кур» из Петалумы, штат Калифорния. И с изумлением узнает, что в современной демократической Америке, оказывается, средневекового куда больше, чем в Европе, волочащей за собой прошлое. Что советы директоров мегакорпораций вполне схожи с разбойной ватагой, обузданной до поры до времени лишь страхом перед себе подобными. Не потому ли и рождается у лукавого дядюшки Пипина, Шарля Мартеля, антиквара и обаятельного плута, проект продажи в Америке титулов? Проекту предрекали безумный успех, и в конце концов «титульной лихорадкой» заболел даже отец Тода, глубоко презиравший всех, кто не добился успеха собственными руками и головой, поднявшись из самых низов (тут Стейнбек усмехается извечному американскому идеалу — непреклонный X. У. Джонсон, король двухсот тридцати миллионов белых леггорнов, люто ненавидит кур).

Повседневностью новоявленного королевства приходится управлять вместо своего витающего в облаках супруга жене Пипина Мари, добродетельной, терпеливой, почти образцовой француженке, которую можно упрекнуть разве только в чрезмерном пристрастии к расстановке по местам и раскладыванию по полочкам. Ей приходится заниматься уборкой в стране и Версале так же, как когда-то в своей квартире. А водопровод в Версале подведен главным образом к фонтанам. Отопления нет, из рассохшихся рам сквозит, мебель ломают на куски и жгут в каминах новоявленные придворные, невообразимая полууголовная шайка немыслимых оборванцев, потому что даже летом Версаль — настоящий холодильник. Придворные прожорливы. Лицемерны. Вороваты. Крестьяне соседних ферм угрожают явиться в Версаль с вилами и топорами, потому что их птичники регулярно обкрадывают. В парижских магазинах учреждена особая служба наблюдения за придворными. Они к тому же и высокомерны.

Жизнь для королевы Мари была бы вовсе невыносимой, если бы не помощь ее школьной подруги, когда-то Сюзанны Леско, а ныне монахини Гиацинты, бывшей звезды стриптиза «Фоли-Бержер», ушедшей со сцены из-за плоскостопия и любимой в своем монастыре за житейскую мудрость и знание жизни. Монахиня стала тайной советницей и утешительницей королевы, укротителем придворных и мягкой, но непреклонной рукой, повелевающей Францией. Кроме того, она помогла Мари управиться с дочерью Клотильдой, к двадцати годам успевшей пережить поразительную чехарду успехов и разочарований. Клотильда — незлобивый шарж на юную Франсуазу Саган — в двенадцать бунтовала против всего, о чем только могла помыслить, в четырнадцать решила посвятить себя излечению человечества, в пятнадцать написала ставший бестселлером роман «Прощай, моя жизнь», в шестнадцать с половиной стала коммунисткой, в семнадцать — решила стать монахиней-молчальницей в ордене, давшем обет благотворительного педикюра для нищих. А в двадцать, сделавшись принцессой, влюбилась без памяти в простодушного и сметливого принца куриного королевства.

В «Коротком правлении Пипина IV» Стейнбек посмеивается над демократией и над аристократией, над туристами, газетами, академиками, корпорациями и кутюрье, над партиями, министрами и джазом, над Америкой, Советским Союзом, Францией и даже княжеством Монако — над всем и всеми поровну, никого особо не обижая. Но в Советском Союзе существование в романе христианских коммунистов, прото- и неокоммунистов и коммунистов как таковых, которые к тому же раскололись на сталинистов, троцкистов, хрущевцев и булганинцев, по-видимому, восприняли неадекватно. Равно как и намеки на аншлюс Чехо-Словакии и блистательное обоснование необходимости реставрации французской монархии как средства укрепления классовой борьбы. Потому, несмотря на все заслуги автора «Гроздьев гнева» и «Жемчужины», несмотря на то что «уже в повести о короле Пипине была выражена озабоченность судьбами демократии в США» (М. Мендельсон), удивительная история о короле Франции, увидевшем ее, узнавшем ее по-настоящему только с трона, пришла к российским читателям только сейчас, спустя без малого полвека после того, как появилась на свет.