Коротков
Шрифт:
Об успешном выполнении задания Коротков сообщил в Москву. В ответ получил следующее указание Центра: «“Корсиканца” никому из сотрудников резидентуры на связь не передавать, сообщить ему только о перерыве на некоторое время контактов, а самому выехать в Москву для подробного доклада руководству о перспективах дальнейшего сотрудничества с Харнаком, Шульце-Бойзеном (отныне “Старшиной”), Кукхофом (отныне “Стариком”), их многочисленной сетью сподвижников и информаторов». Примечательно, что Амаяку Кобулову, который как резидент знал об этих группах, было запрещено самому вступать с ними в контакт, а он к этому рвался. Видимо,
Александр Михайлович не мог не заметить ревнивого недовольства Кобулова. Амаяк Захарович явно переживал, что его, резидента, в Центр не вызвали. В аппарате подобным вещам всегда придавали особое значение.
Чтобы как-то успокоить Кобулова, Коротков как бы невзначай высказал соображение, что в столь ответственный момент Центр не хочет оставлять резидентуру без первого лица, а с докладом, мол, справится и временно командированный сотрудник. Похоже, такое объяснение удовлетворило самолюбие Амаяка, и он успокоился.
Коротков про себя только ухмыльнулся. Он уже понял: портить отношения с начальством, спорить с ним, тем более, устраивать скандалы — занятие бесполезное. (Кроме самых крайних ситуаций — вроде его увольнения.) Так можно только навредить себе, а главное, угробить дело. Он выработал иную тактику: молча принимать ценные указания к сведению, а поступать без огласки, руководствуясь обстоятельствами, необходимостью, опытом и здравым смыслом.
По счастью, в отношениях с Павлом Журавлевым или Фитиным к подобным уловкам прибегать не приходилось. С ними можно было обсуждать любую проблему без восточных хитростей.
Поезд отправлялся поздним вечером следующего дня, и у Александра было время, чтобы купить московским друзьям подарки и сувениры. Грампластинки с записями Петра Лещенко («Аникуша», «Голубые глаза», «Студенточка», «Татьяна» и, разумеется, «Чубчик») после вхождения в состав СССР Бессарабии перестали быть в Москве жутким дефицитом. Поэтому ограничился покупкой авторучек, красивых зажигалок, наборов стопок с видами старого Берлина, разной мелочи, которую можно было набрать без купонов.
В отделе электротоваров «Вертхайма» ему бросились в глаза фонарики с выдвижной шторкой, ими можно было пользоваться на улице при затемнении. Шторка позволяла бросать пятно света узкой полоской только под ноги. В Москве такие фонарики не выпускались, в Берлине же с началом войны ими пользовалось все население. Словно движимый каким-то дурным предчувствием, Коротков купил несколько штук. Фонарики действительно через каких-нибудь месяцев десять весьма пригодились и московским друзьям, да и ему самому.
В Москве на перроне Белорусского вокзала Короткова встретил водитель наркоматовской «эмки». Поздоровавшись и взглянув на часы (поезд опоздал минут на двадцать), успокаивающе сказал:
— Ничего страшного… В наркомате вас ждут через час.
Домой решил не заезжать. Побрился в вокзальной парикмахерской, съел вместо завтрака крепкое антоновское яблоко, купленное тут же, в буфете, вместо каких-то сомнительных пирожков, и поехал на службу.
Сжатый, рассчитанный на полчаса ответ Короткову довелось повторить дважды: начальнику отделения Журавлеву, затем, в его же присутствии, самому Фитину и Судоплатову. Доклад Журавлеву носил как бы пристрелочный характер. Начальник отделения задал потом несколько уточняющих
Войдя в кабинет Фитина, Коротков уже не волновался. Его заботила лишь одна довольно забавная мысль: как бы не перепутать отчества трех находящихся в кабинете его начальников по восходящей: Журавлева звали Павел Матвеевич, Судоплатова — Павел Анатольевич, Фитина — Павел Михайлович.
Про себя улыбнулся, вспомнив, что Берия шифрограммы, направляемые за рубеж, подписывал своим псевдонимом: «Павел».
Оба доклада прошли спокойно, никаких придирок, раздражения, покровительственных ценных указаний. Вопросов Фитин и Судоплатов задали ему достаточно много, но все по делу, сугубо профессионально.
В Москве Коротков пробыл около двух месяцев, пока высокое начальство — вплоть до начальника ГУГБ и наркома — разбиралось в доставленных им документах и его отчетах — письменных и устных. Меж тем время бежало.
Задержка Короткова в Москве (после того как он успешно выполнил задание в краткосрочной командировке, его решили снова вернуть в Берлин, но ему об этом еще не говорили) объяснялась весьма важным, можно даже сказать, историческим событием.
В наркоматах иностранных дел, внешней торговли, внутренних дел, многих других центральных ведомствах, а также, разумеется, в «инстанциях» шла интенсивная подготовка к визиту в ноябре 1940 года в Берлин председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова. Понятно, что германское отделение разведки и таковое же контрразведки ГУГБ работали в эти дни едва ли не круглосуточно.
В поездке второе лицо партии и страны сопровождала внушительная свита, в том числе нарком черной металлургии И. Т. Тевосян, замнаркома иностранных дел В. Г. Деканозов, назначенный по совместительству новым полпредом СССР в Берлине, а также не упомянутый в сообщениях ТАСС замнаркома НКВД СССР В. Н. Меркулов и другие лица.
15 ноября в «Правде» было опубликовано следующее многозначительное и в то же время маловразумительное (как и все тогдашние официальные сообщения о событиях подобного рода) коммюнике:
«Во время пребывания в Берлине в течение 12–13 ноября сего года Председатель Совета Народных Комиссаров СССР и Народный Комиссар Иностранных дел т. В. М. Молотов имел беседу с рейхсканцлером г. А. Гитлером и министром иностранных дел г. фон Риббентропом. Обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию.
Тов. В. М. Молотов имел также беседу с рейхсмаршалом г. Герингом и заместителем г. Гитлера по партии национал-социалистов г. Гессом…»
Все подробности этих переговоров и официальные документы, а также воспоминания некоторых их участников, ныне опубликованы. Широко известно и некое занятное обстоятельство: одна из встреч Молотова с Риббентропом, едва начавшись в кабинете министра, была перенесена в бомбоубежище из-за очередной бомбардировки Берлина английской авиацией. Похоже, в Лондоне специально приурочили налет к визиту советской правительственной делегации. В ходе этой беседы Риббентроп заносчиво заявил, что Англия фактически проиграла войну и с ней со дня на день будет покончено. Молотов в ответ невозмутимо осведомился, почему, в таком случае, они вынуждены разговаривать в бомбоубежище и чьи бомбы на них падают.