Корпорация «Попс»
Шрифт:
Глава третья
Моховое болото — это сюрприз. Это же глушь, реальная глушь, где можно заблудиться по полной программе и помереть от суровых природных условий. В болоте маячат холмы, на вершинах — какие-то полуразрушенные каменные постройки. Форты? Древние поселения? Я это выясню. Внезапно туман, много тумана и мелкая морось, от которой в голову лезут прозрачные зонтики и купальные шапочки. Решетчатая ограда, как на фермах, знак «Пожалуйста, берегитесь болота», потом несколько крупных косматых коров и еще ограда. На часах девяти нет, а я уже полностью потеряла ориентацию в пространстве. После Ньютон-Эббота водитель ни слова, в сущности, не сказал. От этого мне как-то смутно не по себе.
— Здоровенное, однако, болото, — говорю я убого.
Водитель
— Главное, смотрите в нем не заблудитесь, — говорит наконец водитель, после чего смеется.
Заячья Усадьба — островерхий силуэт, по частям выплывающий из тумана, будто на картинке типа «Волшебный глаз»; [13] словно старинный замок с башенками, как на иллюстрациях к фэнтези. Воображение подсказывает: здесь живут единороги и феи. Я вспоминаю и про зайцев: про «Зайца и Черепаху» [14] — эта история всегда мне нравилась, — а также про жутковатый сборник головоломок, где предлагалось найти волшебного золотого зайца — эта книжка была у меня в детстве, мне после нее часто снились кошмары. Примерно тогда же возникла проблема с «похитителями». Помню, я боялась смотреть в книжку, опасаясь, что вычислю, где находится золотой заяц, и меня похитят из-за моих знаний, или что найду зайца случайно, и меня похитят из-за этого. В то время книжка с золотым зайцем пользовалась бешеной популярностью, и кто-то подарил ее мне, потому что я интересовалась дешифровкой.
13
«Волшебный глаз» — автостереограмма, картинка, на первый взгляд абстрактная, но при длительном пристальном рассматривании превращающаяся в нечто вполне конкретное.
14
«Заяц и черепаха» — известная басня Эзопа.
Водитель такси вынужден говорить в интерком, чтобы нам открыли ворота — довольно внушительные, — хотя непонятно, откуда он знает, как это сделать, ведь интерком совсем крохотный. Мы на длинной петляющей подъездной дорожке, в конце ее — и это интригует — небольшая кольцевая развязка. Что это за дом такой, раз ему нужна своя кольцевая развязка? Но оказывается, что это громадный особняк, построенный, должно быть, из тысяч и тысяч серых каменных плит. В середине развязки возвышается статуя — издали чудится, что это гигантский садовый гном, но на самом деле логотип «Попс»: бледно-голубая игрушечная лодка с желтыми парусами на фоне красного круга. Колеса такси борются с гравием, и машина тормозит секунду дольше положенного.
Я расплачиваюсь с водителем. Говорю:
— Можно мне квитанцию, пожалуйста?
Я всегда так говорю. Но сегодня мне от этого до странности комфортно; поступать так — больше похоже на привычную меня. Я могу не знать, где нахожусь или где побывала недавно, но мои расходы возвещает компания. У меня есть работа. Некоторым это важно. Выписав квитанцию, водитель уезжает. Я остаюсь одна.
Ну вот я и добралась сюда, за четыре часа до ланча, первого пункта в программе конференции. Интересно, туман так и будет висеть, когда подтянутся все остальные? И хоть кто-нибудь еще примет наш логотип за гнома? Я стою на гравии в своих легких парусиновых туфлях, юбке, джемпере и рубашке — волосы теперь заплетены в две косички, коричневый чемоданчик стоит у ног, и я недоумеваю, куда мне идти. И тут появляется мужчина. Он идет ко мне и… о, черт. Это Стив Макдоналд по прозвищу «Мак», наш исполнительный директор. Он здесь, на гравийной дорожке, виду него смущенный. Господи Иисусе. Я надеялась «зарегистрироваться», или что уж там нужно сделать, так, чтобы никто не заметил, а потом побродить по окрестностям. Наихудший мысленный сценарий: я делаю что-то необычное, например, приезжаю за четыре часа до ланча, и меня застукивает мой непосредственный босс Кармен Вторая. (Предыдущего босса тоже звали Кармен. Это длинная история.) То,
— Привет, — говорит он.
Как мне его называть — «Стив», «Мак» или «мистер Макдоналд»?
— Привет, — отвечаю я.
— Баттерси? — говорит он.
— Да.
Он почти улыбается.
— Рановато вы. — Он выглядит как премьер-министр во время фотосессии на ранчо американского президента. На нем новехонькие с виду джинсы, толстый свитер и зеленые резиновые сапоги. В руке собачий поводок. Его персона стоит миллиарды.
Я бормочу, что проводила кое-какое расследование тут неподалеку, а потом осталась переночевать у подруги. Мой мозг пытается поспеть сам за собой.
— Ну, а сегодня утром подруге пришлось идти на работу, а ключ от квартиры только один, так что…
Ошибка, ошибка — сегодня суббота! — но, кажется, он не заметил. Допускаю, у моей подруги может быть субботняя работа, но когда это у меня были знакомые, работающие в субботу утром? Наверное, когда мне было восемнадцать и моя подруга Рэйчел вкалывала в каком-то «фаст-фуде».
— Прекрасно, — только и говорит он, чем приводит меня в изрядное замешательство. И смотрит, будто ждет, что сейчас я займусь тем, чем занялась бы, не появись он так неожиданно. Я не знаю, чем бы я занялась.
— Ну что ж, — говорю я. И хочу сбежать от исполнительного директора всемирной корпорации, на которую работаю, но не знаю, куда идти, и он знает, что я не знаю, куда идти, так что я просто стою перед ним, отвергая все подсказки моего мозга как убогие, глупые либо напрочь нелепые. В конце концов я все же делаю нечто убогое. Я цитирую Стиву Макдоналду по прозвищу «Мак» один из его же девизов.
— Как бы то ни было, рутина убивает творческую мысль, — говорю я, сама толком не зная, зачем; тем временем все клетки моего тела, в том числе те, что отвечают за эту кривую улыбочку на лице, дружно протестуют, твердя моему мозгу: отбой, отбой. Полный impasse. [15] Он стоит не шелохнувшись. Я стою не шелохнувшись. Проходит миллион лет.
15
Тупик (фр.).
Наконец к нам подбегает маленький черный лабрадорчик.
— Ах, вот она где, — говорит он, наклоняясь ее поприветствовать. Но вместо того, чтобы вернуться к нему и к поводку, что болтается у него в руке, она устремляется ко мне и возбужденно виляет хвостиком — вся ее задняя половина колеблется, как метроном. Люблю собак. Я наклоняюсь и глажу ее, отчего она совсем заводится — радостно прыгает на меня, и я обнаруживаю на юбке два грязных отпечатка лап.
— Ой, мне так жаль, — говорит Стив Макдоналд, подходит и защелкивает поводок на ошейнике. Собака все прыгает и прыгает на него, и я вдруг понимаю, что он уже слегка грязный. — Ой, мамочки. Мы теперь оба грязные. Ой, мамочки. — Он улыбается. — Ну, и что мы теперь будем делать?
Какое-то мгновение мне кажется, что он обращается к щенку, но потом до меня доходит, что вопрос адресован мне.
— Мне, наверное, просто надо выяснить, куда идти дальше, — говорю я. — Есть кто-нибудь…
— Не-а, не в такую рань. Я покажу, куда идти. Кстати, меня зовут Мак.
Будто я не знаю. Ох, ладно: теперь я по крайней мере знаю, как к нему обращаться. Дэн, наверное, побледнеет и начнет заикаться, когда я скажу ему, что стояла так близко к нашему предводителю. Тут я понимаю, что уже сочиняю в голове анекдоты, хотя ничего примечательного еще не случилось. Ненавижу анекдоты.
В полном молчании мы обходим дом — точнее, ближайшее к нам крыло — и оказываемся у маленькой, типа как в конюшне, двери. Мак ее открывает, и щенок, спущенный с поводка, вбегает во двор. Изнутри женский голос говорит что-то вроде «Стив, молока почти не осталось». Теперь все это больше смахивает на семейную, а не корпоративную ситуацию, и мне становится неловко, будто я приперлась в дом исполнительного директора в выходные без приглашения. Мак закрывает дверь и оборачивается ко мне.
— Что ж, — произносит он. — Ну вот.