Коррида
Шрифт:
– И вы мне их представите?
– Да, несомненно, – отвечала Фауста.
– И вы скажете мне имя моего отца?
– Да!
– Но когда, сударыня?!
– Потерпите, прошу вас… Может, это случится сегодня, а может – через несколько дней.
– Хорошо, я буду ждать. Примите заверения в моем к вам глубоком почтении и признательности. Вы всегда можете располагать мною и моей жизнью.
– Но прежде давайте попробуем уберечь ее, вашу жизнь, – нежно улыбаясь, отвечала принцесса.
– Я приложу
– О, я нисколько в этом не сомневаюсь, – благодушно сказала Фауста.
– И все-таки мне надобно многое для себя уяснить. Разрешите, сударыня, я кое о чем спрошу вас.
– Прошу вас, сударь. Я готова ответить в меру своих возможностей, но со всей, поверьте мне, искренностью.
– Итак, не могли бы вы мне объяснить, каким образом та самая юная особа, – назовем ее для простоты Жиральдой, – могла бы стать причиной моей смерти?
В это время шум на площади усилился. По всей видимости, мрачный кортеж уже прибыл на место казни, и толпа с новой силой выплескивала свои эмоции: кто-то кричал «Смерть еретикам!», а кто-то – славословия в адрес его католического величества.
Ничего не ответив на заданный вопрос, Фауста величественной походкой вышла на балкон. Едва окинув взглядом площадь, она поняла, что не ошиблась. Слегка повернув голову в сторону Эль Тореро, который смотрел на нее крайне удивленно, принцесса спокойно сказала:
– Подойдите, сударь, посмотрите… Дон Сезар лишь покачал головой:
– Извините меня, сударыня, но такого рода зрелища мне отвратительны.
– Уверяю вас, сударь, – тихо сказала Фауста, – что мне эти зрелища тоже не доставляют радости. Поверьте, я вышла сейчас на балкон вовсе не из желания полюбоваться аутодафе; прошу вас, подойдите же ко мне!
Эль Тореро понял, что она зовет его неспроста. Преодолев свое отвращение к происходившему на площади Святого Франциска, он тоже шагнул на балкон.
Мрачная картина открылась его взору.
Впереди приближавшейся процессии гарцевала кавалерийская рота. Вслед за кавалерией шла вооруженная пехота. Всадники и пехотинцы должны были оттеснять толпу и расчищать дорогу кортежу.
За солдатами шествовала вереница черных исповедников. Лица их были едва видны из-под капюшонов; в руках они держали зажженные свечи. Впереди всех шел великан в такой же рясе с капюшоном; он нес огромный металлический крест с позолоченным распятым Христом в почти натуральную величину – с Христом, во имя которого семь осужденных должны были быть казнены; казнены во имя Того, Кто проповедовал всепрощение и любовь к ближнему.
Вся эта черная вереница громко и гнусаво распевала покаянный псалом.
За этой стаей монахов двигалась охрана святой инквизиции, имевшей свою кавалерию и пехоту,
За судом инквизиции, под сияющим золотом балдахином, в праздничном облачении нес Святые Дары епископ, а за ним – выставленные на поругание толпы, в простых рубищах, с голыми ногами и непокрытыми головами – брели семеро осужденных, причем каждый из несчастных сгибался под тяжестью огромной горящей свечи.
За осужденными шли другие судьи. Затем снова – монахи, монахи, монахи; черные, красные, зеленые, желтые рясы; лица, скрытые под капюшонами. И опять – священники, епископы, кардиналы в красных одеждах; и все кругом пели, кричали, завывали псалмы.
За огромной толпой монахов, окруженный тройным кордоном пищальников, волоча ногу, шел с непокрытой головой, мрачный, в роскошном черном одеянии, король Филипп II. По правую руку от него в некотором отдалении шагал наследник престола, инфант Филипп. За ними следовали придворные, сановники и знатные дамы. Все они были в праздничных одеждах. И снова – монахи, монахи и исповедники.
Вот что увидел с балкона Эль Тореро.
Наконец процессия остановилась на площади перед алтарем.
Один из судей зачитал смертный приговор.
Священник подошел к семерым осужденным и ударил каждого из них в грудь, что означало, что нечестивые еретики изгоняются из сообщества живых.
Беснующаяся толпа не унималась и осыпала несчастных оскорблениями и проклятиями.
В это время к алтарю приблизился епископ. Осужденные уже взошли на помост, и их привязали к столбам.
Когда епископ произнес последние слова молитвы, послышался треск загорающихся фашин; толпа вновь завыла:
– Смерть еретикам! Смерть еретикам!
И вдруг над площадью раздался голос одного из осужденных. Эль Тореро сразу узнал его. Молодому человеку было не более двадцати пяти лет. Он был знатен, красив, богат, имел положение при дворе.
Бедняга кричал:
– Я не еретик! Я верую в Бога! Пусть ответят перед Богом осудившие меня… Я прошу…
Но его голос уже заглушил многотысячный хор монахов, распевающих псалмы.
Пламя костра подобралось к осужденным и своим горячим языком лизнуло ступни несчастных, а затем принялось жадно пожирать их плоть.
– Ужасно! Ужасно! – шептал Эль Тореро, закрыв глаза. – Какое же преступление мог совершить этот несчастный? Я знал его: он был весельчаком и любил жизнь; его ждало блестящее будущее.
Он говорил сам с собой, но внезапно услышал чей-то тихий шепот. Это Фауста, о присутствии которой он ненадолго позабыл, внушала ему:
– Он совершил то же преступление, которое замышлял и ты… Ты будешь, как и он, осужден; как и он, ты будешь казнен… если мне не удастся тебя вовремя остановить.