Коррозия характера
Шрифт:
В случае с Рико этот страх потери контроля вполне очевиден: он касается управления временем. Когда Рико сообщил своим товарищам, что собирается организовать собственную консалтинговую фирму, большинство это одобрило; консультирование казалось дорогой к независимости. Но стартовав на этом пути, он обнаружил, что погрузился во множество лакейских задач, таких как, скажем, снятие копий — теперь это делать приходилось самому, тогда как раньше за него это делали другие. Он обнаружил, что погрузился в поток сетевых связей; на каждый звонок надо было ответить, самое шапочное знакомство нужно было отслеживать. Чтобы находить работу, он должен был подстраиваться под расписание других людей, которые ни в коей степени не были обязаны отвечать ему. Как и другие консультанты, он хотел работать в соответствии с контрактами, в которых четко
У Жаннет недостаток контроля носит более тонкий характер. Небольшая группа бухгалтеров, которой она руководит, делится на тех, кто работает на дому, тех, кто обычно трудится в офисе, и «фалангу» клерков низшего звена, находящихся за тысячу миль от ее офиса и связанных с ней через компьютерную сеть. В ее теперешней корпорации действуют строгие правила, отслеживание телефонных звонков и электронной почты дисциплинирует поведение бухгалтеров, которые трудятся дома. Чтобы за тысячу миль от головного офиса организовать работу клерков, с которыми она не может контактировать непосредственно, она вынуждена действовать в соответствии с формальными письменными инструкциями. Она не испытывала большей бюрократии, чем в этой, кажущейся гибкой, системе организации труда. По существу, ее собственные решения значат теперь куда меньше, чем в те дни, когда она руководила работниками, сгруппированными в одно и то же время, в одном и том же офисе.
Конечно, сначала я был не готов «пролить море слез» по поводу этой пары из мира «американской мечты». Но за обедом, поданным в полете, Рико стал более откровенным, и мое сочувствие возросло. Его страх потерять контроль, как оказалось, был гораздо глубже, чем опасение потерять власть над своей работой. Он боялся, что действия, которые он вынужден предпринимать, и образ жизни, который он должен вести, чтобы выжить в современной экономике, заставляют его внутреннюю эмоциональную жизнь попросту плыть по течению.
Рико сказал, что он и Жаннет, по большей части, дружили с теми людьми, с которыми вместе работали, но многих своих друзей из-за переездов они потеряли в последние двенадцать лет, хотя, как сказал он: «мы поддерживаем с ними контакты через сеть». Рико ищет в электронной коммуникации то ощущение общности, которым Энрико наслаждался, когда посещал собрания союза уборщиков, но при этом сын считает, что коммуникация посредством сети слишком краткосрочна и поспешна. «Это похоже на общение с детьми — когда вас не бывает дома, все, что вы получаете, это новости, позже».
В каждый из четырех переездов новые соседи Рико относились к его «пришествию», как к событию, которое закрывало предыдущие главы его жизни: они спрашивали его о Силиконовой Долине или об офисе в Миссури, но Рико считает, что «они не видят этих мест»; их воображение не задействовано. Это очень по-американски. Классический американский пригород был спальным районом, «спальной общиной». Но за время жизни предыдущего поколения возник совершенно другой тип пригорода, экономически более независимый от урбанистического ядра, на самом же деле — это ни город и ни деревня, а такое место, которое возникает как бы по мановению волшебной палочки застройщика, процветает и начинает приходить в упадок в течение жизни одного поколения. Такие общины не лишены социальности или добрососедства, но никто в этих общинах не становится долгосрочным свидетелем жизни другого человека.
Мимолетный характер дружбы и самой местной общины образует своего рода фон, который оттеняет наиболее серьезные внутренние тревоги Рико о его семье. Подобно Энрико, его сын смотрит на работу как на средство служения своей семье, но, в отличие от Энрико, обнаруживает, что требования работы мешают достижению этой цели. Сначала я подумал, что он говорит о слишком знакомом всем нам конфликте между временем для работы и временем для семьи. «Мы приходим домой в семь, готовим ужин, стараемся выкроить часик, чтобы проверить домашнее задание у детей, а затем занимаемся своими рабочими бумагами». Когда на работе «запарка» — а она в его консалтинговой фирме может длиться месяцами, —
Услышав это, я попытался приободрить его. Моя жена, приемный сын и я прожили похожую, полную напряжения жизнь. «Вы к себе несправедливы, — сказал я. — Тот факт, что Вас это так сильно волнует, означает, что вы делаете все возможное для своей семьи». Хотя он и несколько расслабился при этих словах, по сути дела, я его не понял.
Я знал, что когда Рико был еще мальчиком, его раздражала авторитарность Энрико. Он говорил мне, что его удушает атмосфера тех мелочных правил, которыми руководствуется в жизни его отец-уборщик. Теперь же, когда он сам стал отцом, его преследует страх, что он не сумел привить своим детям должной моральной дисциплины, и более всего он опасается, что его дети станут «уличными крысами», которые бесцельно целыми днями болтаются на парковках у торговых центров, пока их родители заняты в своих офисах.
Поэтому он хочет подать сыну и дочерям пример решительности и целеустремленности, так как «вы же не можете просто сказать детям, чтобы они были вот такими»: а должны подать пример. Объективный пример, который он мог бы продемонстрировать, — это его продвижение наверх, что они воспринимают как нечто должное, как некую историю, которая принадлежит прошлому, но не их собственному прошлому, а будто это некий рассказ, который уже написан. Однако больше всего его тревожит то обстоятельство, что он не может представить детям свою трудовую жизнь как пример того, как они должны вести себя: высокие качества хорошей работы не являются высокими качествами хорошего характера.
Как я понял позже, источник этого страха — разрыв, который отделяет поколение Энрико от поколения Рико. Представители бизнеса и журналисты подчеркивают, что глобальный рынок и использование новых технологий являются фирменным знаком капитализма нашего времени. Такое утверждение достаточно верно, но упущен из виду еще один параметр изменения — новые способы организации времени, особенно рабочего времени.
Самым приметным знаком этого изменения может служить лозунг «Ничего долгосрочного!» Из трудовой деятельности как бы исключается традиционное развитие карьеры — шаг за шагом, через коридоры одного или двух учреждений; так же обстоит дело и с полной реализацией какого-либо одного набора навыков и умений в период трудовой деятельности. Сегодня молодой американец, имеющий за спиной хотя бы два года колледжа, должен быть готов к тому, что за время его трудовой деятельности ему придется сменить рабочее место, по меньшей мере, 11 раз, а базу своих навыков и умений, тоже, по меньшей мере, — три раза в течение сорока лет трудовой деятельности.
Некий управленец из компании «Американ Телефон Энд Телеграф» (ATT) утверждает, что принцип «Ничего долгосрочного!» изменяет само значение работы:
«В компании „ЭйТиТи“ мы должны продвигать в жизнь целую концепцию рабочей силы как чего-то условного, зависящего от обстоятельств, хотя большинство из этих „условных работников“ находится внутри наших стен. Понятие „работа“ заменяется понятием „проекты“ и „области деятельности“» [1] .
Корпорации тоже многие из своих задач переадресовали «глубинке», то есть то, что когда-то они делали постоянно у себя, в своих зданиях, они передали маленьким фирмам и людям, которые работают по найму на основе краткосрочных контрактов. Самый быстро растущий сектор американской рабочей силы — это, например, люди, которые работают по контракту с агентствами по временному трудоустройству [2] .
1
Цитируется в Нью-Йорк Таймс, 13 фев., 1996, стр. D1, D6.
2
Корпорации наподобие «Мэнпауэр» выросли на 240 % с 1985 по 1995 г. Как я пишу, фирма «Мэнпауэр» с платежной ведомостью на 600 000 человек сравнима с «Дженерал Моторс» — 400 000 чел. и с «Ай Би Эм» — 350 000 чел. и является крупнейшим в стране работодателем.