Корсар и роза
Шрифт:
— Уж ты ее извини, Тоньино, — добродушно сказала Эльвира, — Лена у нас дикарка, все это знают. Ей понравился твой подарок, — добавила она, чайной ложечкой насыпая свежемолотый кофе в маленькую медную турку.
— Ее нрав мне известен, но вы же говорили, что она образумилась, — пробурчал Тоньино, с наслаждением вдыхая аромат кофе.
У Пьетро чесались руки надавать дочери тумаков и таким образом привести ее в чувство, но ему пришлось сдержаться. Братья с женами злорадно пересмеивались, их забавляло поведение придурковатой сестренки. Казалось, до тупоумной девчонки
Эльвира подтолкнула к дочери коробку с кусочками мыла.
— Тоньино пришел просить твоей руки, — проговорила она наконец, а затем, повернувшись к гостю, попыталась подвигнуть его на разговор: — Разве не так, Тоньино?
— Вроде бы так, — ответил он с привычной краткостью, помешивая мельхиоровой ложечкой из парадного сервиза в чашке с кофе.
— Ты не обязана сразу соглашаться, Лена, но, если скажешь «да», я буду довольна, — добавила Эльвира, не понимая, почему дочка проявляет такую строптивость. — Вы можете ходить друг к другу в гости по воскресеньям, чтобы познакомиться поближе. Потом, когда узнаете друг друга получше, сыграем свадьбу. А теперь поблагодари Тоньино за подарок, за его любезность.
Эльвира почувствовала приступ сердцебиения и испугалась, что лишится чувств при всех.
Лена прекрасно понимала, что об отказе не может быть и речи. После ухода Тоньино Пьетро разукрасил бы ее, как спелую сливу. И все сказали бы, что он прав: мать, священник, люди в деревне. В то же время она сознавала, что не сумеет объяснить — ведь, в сущности, даже ей самой это было не совсем понятно, — почему она не хочет выходить замуж. Ее золотое девичье время только-только наступило, Лена едва начала мечтать о любви, воображать себя женщиной.
Наконец она подняла взгляд на своего суженого, и ее глаза засверкали, как звезды. Ей хотелось бросить в лицо и ему, и всем остальным, чтоб убирались к черту и оставили ее в покое. Тоньино продолжал с удовольствием попивать кофе, налив его в блюдечко, чтоб не был таким горячим. Держался он спокойно и уверенно, а в Лене гнев все нарастал, и она с трудом сдерживала его.
— Я не могу принять ваш подарок. И ваше предложение тоже. Я еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, — заявила Лена, с важностью выпятив свою юную, совсем еще маленькую грудь.
Потом она вскочила, оттолкнула стул и бросилась вон. Ей хотелось выплеснуть на весь мир свое отчаяние, растерянность, неукротимое желание жить по собственной воле, хотелось крикнуть так, чтобы небо содрогнулось, услышав ее, но она сдержала себя и, обогнув фруктовый сад, медленно направилась по тропинке, ведущей к реке. Лена шла, волоча ноги по земле и вздымая на каждом шагу облачка пыли. Дождя не было вот уже целый месяц, и почва растрескалась. Она вышла на берег Сенио и опустилась на теплую землю, согнувшись в три погибели, словно марионетка с оборванными ниточками. Если бы земля под ней в эту минуту вздыбилась и раскрылась, чтобы
Она почувствовала, как чья-то рука легким движением гладит ее по волосам, но не шевельнулась.
— Я жду тебя с самого утра, — произнес тихий голос.
Лена затаила дыхание. Белая дамасская роза упала ей на колени. Она взяла цветок за стебель и прижала к лицу, вдыхая его тонкий аромат. Потом подняла взгляд на светловолосого молодого незнакомца, склонившегося над ней.
— Я вижу, терпения вам не занимать, — проговорила она нарочито безучастным тоном, чтобы скрыть волнение.
— Терпение — одна из моих сильных сторон, — кивнул он, уселся на землю рядом с ней и, протянув сильную натруженную руку, тихонько погладил ее по лицу. — У тебя удивительные глаза, — с восхищением заметил незнакомец.
Река, протекавшая у их ног, превратилась из-за засухи в жалкий мутный ручеек. Рыбки исчезли.
— Мои глаза никуда не годятся. Вдали я ничего не вижу, — краснея, призналась Лена.
— Это потому, что ты близорукая. Бли-зо-ру-ка-я, понимаешь? Надо заказать тебе очки, — терпеливо объяснил незнакомец.
— Очки? Как у стариков и священников? — разочарованно протянула девушка.
Они беседовали, как старые знакомые. Лене не верилось, что молодой человек, о котором она неотступно думала все эти дни, действительно здесь, рядом с ней.
— В Равенне многие молодые красивые женщины носят очки, и это их ничуть не портит. Тебе они тоже пойдут, — заверил он ее.
Лена кивнула, чтобы не спорить, хотя внутренне была убеждена, что очки сделают ее всеобщим посмешищем. Ее станут обзывать «четырехглазкой». В любом случае ее отец никогда не пойдет на такую пустую трату денег. Чтобы работать в поле, разводить огонь в очаге или прясть, очков не требуется.
— А вы из Равенны? — решилась она задать вопрос.
— Я из Луго, — ответил он. — А в Равенне учусь на вечерних курсах. Изучаю агрономию.
— Никогда не слыхала, чтобы крестьянин учился! — воскликнула девушка, пораженная до глубины души. — Подумать только, до чего я в тот раз испугалась. Убежала, как дурочка. Но, по правде сказать, у меня ведь не все дома, — честно призналась Лена.
Паренек смотрел на нее с улыбкой.
— Я тебе выдам один секрет. Послушать кое-кого, так выходит, что у меня тоже не все дома, — доверительно сообщил он.
— Вы, наверное, смеетесь надо мной, — нахмурилась девушка. — Вы ведь богатый.
Он от души расхохотался.
— Кто богатый? Я богатый? Да с чего тебе в голову взбрело?
— У вас есть «луковица», — пояснила Лена, имея в виду карманные часы, очевидно, прикрепленные к серебряной цепочке, тянувшейся у него поперек жилета.
Молодой человек опять весело рассмеялся.
— Ошибаешься, здесь ничего нет. — Он сунул руку в жилетный карман. — Это просто шутка! — Тут он вытащил и показал ей цепочку, на которой висела всего-навсего медалька, покрытая эмалью. На одной ее стороне красовалось изображение Мадонны, на другой была выведена надпись: «В память о первом причастии».