Кортик. Бронзовая птица

Рыбаков Анатолий Наумович

Это был неожиданный удар. Ребята были подавлены. Как их опозорили! Публично, в печати… Ведь все это несправедливо, неверно.

— Надо послать опровержение, — сказал Славка. — Разве газета напечатает опровержение против самой себя? — возразила Зина Круглова.

— А мы их заставим! — вращая глазами, закричал Генка. — Я сам поеду в редакцию. Пусть попробуют не напечатать!

— Никто там тебя не испугается, — резонно заметил Миша. — И что, спрашивается, мы будем опровергать? Ведь с клубом было, с Борками тоже, только насчет деревьев неправильно. Очень хорошее будет опровержение:

«Клуб мы изуродовали — это действительно. Поручение председателя не выполнили — тоже правда. А вот уж деревья мы не ломали, неверно». После такого опровержения над нами еще больше будут смеяться.

Кто же скрывается за подписью «Шило»? И как мог редактор газеты напечатать это? Безусловно злой, нехороший человек. Бюрократ. Так казенно, ни за что ни про что, опозорить целый коллектив, смазать их работу! Такая несправедливость! Миша выходил из себя. Может быть, действительно написать опровержение? Не в эту газету, в другую, в центральную. Например, в «Правду» или в «Известия». Ведь есть же справедливость на свете… И почему, когда здесь вожатым был Коля Севостьянов, ничего подобного не случалось? Никаких происшествий. Все было в порядке. А при нем, при Мише, все получается неладно. И Сева с Игорем сбежали, и клуб испортили, и вообще. Может быть, действительно он еще молод и не умеет руководить отрядом? Что же такого неправильного он сделал?

Ребята не знали, куда деваться от стыда. Они проходили по деревне с опущенной головой. Им казалось, что все читали газету и теперь осуждают их. Впрочем, никто их не осуждал. Только один Сенька Ерофеев со злорадством объявил:

— Пропечатали вас в газете! Подождите, еще не то будет!

Сенькины угрозы оправдались. Через несколько дней председатель вызвал Мишу в сельсовет и вручил ему бумагу из губоно. Отряду предлагалось немедленно покинуть усадьбу «ввиду систематической порчи таковой». Бумага была подписана Серовым.

Итак, их выгоняют. Какой позор!

Разве они могут уйти отсюда? Уйти — значит признать свою вину. Какая память останется о них в деревне? И как все бросить: отряд, который вот-вот уже организуется, ликбез, клуб, который они уже успели привести в порядок, закрасив мазню анархиста Кондратия Степановича.

Как они могут бросить все это? Бросить из-за того, что их оклеветали! И оклеветали специально для того, чтобы выжить отсюда. Значит, они кому-то мешают! Нет, они так быстро не сдадутся! Они ни в чем не виноваты и докажут свою правоту.

Было решено, что Миша и Славка поедут в город и будут там добиваться отмены распоряжения Серова. Тем более что «графиня» тоже выехала в город и, конечно, будет там наговаривать на отряд. Вожатым на время отсутствия Миши останется Генка.

— Смотри, Генка, — сказал ему Миша, — до моего возвращения лагерь ни за что не оставлять. Кто бы ни приказывал.

— Не беспокойся, — ответил Генка, — никто нас отсюда не выселит. — И сделал театральный жест: — Только через мой труп.

Глава 44

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Товаро-пассажирский поезд тащился медленно, останавливаясь на каждом полустанке. За окном вагона проплывала знакомая однообразная картина: железнодорожные будки,

телеграфные столбы, стаи воробьев на проводах, закрытые шлагбаумы и вереница подвод за ними, баба-стрелочница со свернутым желтым флажком в руке, деревня на косогоре, пруд за насыпью и утки на пруду, на платформе — бородатый мужчина с маленьким блестящим бидончиком в руках, рабочие с ломами и лопатами, ремонтирующие путь, старуха, бредущая по тропинке с цветастым узелком, дачники на велосипедах…

Впрочем, наслаждаться пейзажем Миша и Славка особенно не могли: они ехали без билета, зайцами.

Миша знал много способов такого передвижения. Самый простой заключался в том, чтобы сидеть в середине вагона и, как только в дверях появится контролер, немедленно уходить в другую сторону, вливаясь в жизнерадостную толпу других зайцев.

Но за последнее время контролеры изловчились и входили вдвоем с разных концов вагона. Поэтому Миша ездил теперь по самому сложному способу. Во время движения поезда он стоял на площадке. Как только поезд подходил к остановке, он соскакивал на платформу, смотрел, куда садятся контролеры, и действовал в зависимости от этого. Сначала по вагонам уходил в другой конец поезда, затем на следующей остановке слезал, по платформе перебегал в тот вагон, где контролеры уже проверили билеты, и спокойно ехал дальше. Он так навострился, что, увидев контролеров, мог с точностью до одной минуты предсказать, когда они появятся в том или ином вагоне.

Таким способом они со Славкой добирались до города. Славка не то чтобы трусил, но он был щепетильный и стеснительный мальчик. Ему казалось, что все понимают, что он заяц, и ему было стыдно перед другими пассажирами. Мише тоже было стыдно. Но, как всегда, он подвел теоретическую базу.

— Конечно, нехорошо ездить зайцем, — говорил он, — но зайцы — явление восстановительного периода. Вот когда страна наша разбогатеет, то никто не будет ездить без билетов.

— Если все так будут рассуждать, то никто не будет покупать билетов. А ведь железные дороги на хозрасчете, — возражал Славка.

Обсуждая таким образом этот вопрос, они маневрировали, перебегая из вагона в вагон, потому что на этот раз контролеров по линии было много. Перебегали они до тех пор, пока одно обстоятельство не привлекло их внимания.

Они увидели «графиню»…

Вагон был набит битком. Только на верхнем ярусе люди лежали. На второй полке они сидели, свесив ноги в лицо тем, кто сидел на нижней. Было жарко и душно. «Графиня», притиснутая в угол, клевала носом. Она сидела у открытого окна, против хода поезда, и черная паровозная пыль садилась ей на лицо.

Мальчики знали, что «графиня» тоже поехала в город, и потому не придали бы особого значения встрече с ней, но в другом вагоне они увидели лодочника.

Зачем же они едут оба? И в разных вагонах?

— Возможно, каждый из них едет сам по себе, — предположил Славка.

Миша отрицательно качнул головой:

— Не думаю… Вот приедем и посмотрим, вместе они приехали или отдельно.

Поезд прибыл в город. Вышедшие из поезда пассажиры заполнили мокрую платформу. Видно, только что прошел дождь. Капли его блестели на урнах, на переплетах вокзальных ферм.