Кортни. 1-13
Шрифт:
Служанки Лусимы отвели их к новой хижине, где пахло дымом сожженных трав и свежим коровьим навозом, которым обмазывали пол. Гостей уже поджидали тушеные цыплята, жареные овощи и маниока, а когда они перекусили, рабыни показали им постель из шкур с вырезанными из дерева подголовниками.
— До вас здесь никто еще не спал. Вы будете первыми. И пусть наша радость от встречи с вами будет и вашей радостью, — сказали служанки и оставили пару в покое.
Утром девушки-рабыни отвели Еву к небольшому озеру, пользоваться которым разрешалось исключительно женщинам. После
Потом разговаривали. Ева и Лусима сидели рядышком, переглядывались, держались за руки и, похоже, понимали друг друга без слов, поскольку общались на каком-то ином, не речевом, уровне. Иногда Леон чувствовал себя лишним.
— Ты долго была одна, — обронила Лусима.
— Да, я слишком долго была одна, — согласилась Ева и, протянув руку, дотронулась до Леона. — Теперь нас двое.
— Одиночество точит душу, как вода камень.
— Скажи, Мама, буду ли я снова одна?
— Хочешь знать, что ждет тебя впереди?
Ева кивнула.
— Твой сын М'бого говорит, что ты можешь заглядывать в будущее.
— М'бого — мужчина, а мужчины всегда стараются все упростить. Будущее не так однозначно. Посмотри! — Ева послушно подняла голову и посмотрела в небо. — Что ты видишь там, мой цветок?
— Вижу облака.
— Какого они цвета? Формы?
— Трудно сказать. И форма, и цвет меняются у меня на глазах.
— Так же и с будущим. У него много форм и оттенков, и оно меняется в зависимости от того, какие ветры дуют в нашей жизни.
— Значит, ты не можешь сказать, что станет со мной и М'бого? — разочарованно, как обманутый ребенок, спросила Ева. Лусима рассмеялась.
— Я этого не говорила. Иногда темные завесы расходятся, и мне удается заглянуть в будущее. Но я не могу увидеть все.
— Пожалуйста, Мама. — Ева сложила руки перед собой в умоляющем жесте. — Загляни в мое будущее и скажи, обретем ли мы с М'бого счастье.
— Мы совсем недолго вместе, и еще плохо знаем друг друга. Может быть, я смогу заглянуть в твое будущее, если загляну в твою душу.
— О, Мама! Я так рада!
— Рада? А если я так тебя полюблю, что не захочу рассказывать о будущем?
— Не понимаю.
— Будущее не всегда хорошо. Если я увижу что-то такое, что опечалит тебя, разве ты пожелаешь это услышать?
— Я хочу только, чтобы ты сказала, что мы с М'бого всегда будем вместе и никогда не расстанемся.
— А если я скажу, что вам не суждено быть вместе, как ты поступишь?
— Я умру.
— Я не хочу, чтобы ты умирала. Ты слишком мила и добра. Если я увижу, что вам суждено расстаться, не лучше ли мне солгать, чтобы ты не умирала?
— Ты ставишь меня перед трудным выбором, Мама.
— Жизнь трудна. Ничего определенного нет. Нужно просто жить, принимая с благодарностью каждый день. — Лусима посмотрела в глаза Еве, увидела в них боль и смягчилась. —
— Если ты увидишь в будущем опасность, предупредишь нас? Предупредишь, Мама?
Лусима пожала плечами:
— Может быть. Если решу, что знание пойдет вам на пользу. А сейчас… солнце уже достигло полудня. Мы проговорили все утро. Ступайте, дети мои. Воспользуйтесь тем, что есть. Будьте счастливы.
Шли дни. Благодаря заботам и вниманию Лусимы Ева постепенно изжила страхи и неуверенность, и жизнь ее наполнилась счастьем и смыслом, о существовании которых она раньше и не догадывалась.
— Я знала, что мы должны прийти сюда, но до сегодняшнего дня не понимала почему. Эти дни, дни на Лонсоньо, ценнее любых брильянтов. Что бы ни случилось потом, они останутся с нами навсегда, их никто у нас не отнимет, — сказала она Леону.
Прошло пять дней, прежде чем Ишмаэль, сделав полукруг у основания Лонсоньо и поднявшись с лошадьми по южному склону, появился в деревне. Увидев Еву босиком и в шуке, верный слуга пришел в ужас.
— Даме столь благородной и красивой, как вы, не должно уподобляться безбожным дикарям, — упрекнул ее он.
— Шука намного удобнее, — возразила Ева. — К тому же от моей старой одежды остались одни лохмотья.
— По крайней мере теперь вы будете есть человеческую пищу, а не те помои, что предлагают масаи, — решительно заявил Ишмаэль.
Дни летели, словно в чудном сне. Гуляя, как два ребенка, по сказочным рощам Лонсоньо, Леон и Ева потеряли счет времени. И каждая маленькая радость, что дарил им этот щедрый мир — крошечная пташка с ярким хохолком или закованный в панцирь грозный жук-рогач, — все дальше отодвигала заботы и проблемы другого, внешнего мира. Когда Леон только встретил Еву, она прятала свою истинную натуру за маской церемонности, редко улыбалась и почти не смеялась. Теперь же, вдалеке от условностей и опасностей, оставшись наедине с любимым, она отбросила притворство. Улыбки и смех подчеркивали и дополняли ее красоту. Каждый миг вместе был счастьем, каждое мгновение разлуки отзывалось болью. Просыпаясь утром, Ева в первую очередь говорила себе, что Отто умер и никто не знает, где они скрываются. «Мы в безопасности, — повторяла она, — никто и ничто не встанет между нами».
Когда тщательно оберегаемые Ишмаэлем запасы кофе подошли к концу и он с печальным видом сообщил им сию трагическую новость, они только рассмеялись.
— В том нет твоей вины, о возлюбленный Пророка. И этот грех не впишут против твоего имени в золотой книге, — успокоил беднягу Леон.
Тем не менее, удаляясь, Ишмаэль горестно качал головой.
Жители деревни относились к ним с трогательным вниманием и приветствовали неизменной улыбкой. Еве постоянно что-то дарили: то стебель сахарного тростника, то букет диких орхидей, то веер из красочных перьев, то плетеный браслет. И даже Лусима пила из чаши их любви. Каждый день она проводила с ними по несколько часов, делясь своей мудростью и пониманием жизни.