Кошак
Шрифт:
Шоу с участием кошачьих «лапок» оказалось одуряюще пряным. Я просто не смог остаться в стороне и подставить под огонь милые сердцу ладони очаровательной любовницы. Когти хотя и металлические, но основание-то у них вполне живое. Звёздная упёрлась наотрез, никакая помощь ей не требовалась. Пришлось уговаривать. В конце концов мы расположились возле огня вместе: я — на корточках, а эта чертовка — у меня на коленях. Тонкие сильные запястья оказались в заботливых объятьях моих ладоней, укутанных полями, а дальше к россыпи углей уходили импровизированные шампуры когтей. Со стороны картина казалась настолько трогательной, что ни одна кошка не смогла пройти мимо. Зубоскалили, поздравляли, целовали — меня, разумеется. Время за пересудами и лёгкими играми
— Я тоже хочу, — вклинилась снежка.
— Ты же её только что судила! — хмыкнул я.
— Судила?..
— А теперь хочешь есть… с девичьих пальчиков?!.
Новые рулады смеха грянули под сенью листвы. Ставшая было совсем кислой мина Лизили вновь приобрела хитрющий вид: девочка шутку оценила. Так мы и ужинали, и лишь те, кто не насытился мясом на натуральном огне, отправились догоняться к шашлычнице. Но весь ореол таинственности с аппарата уже спал, он больше не казался девочками символом возвращения к первоистокам.
Насытившись, валькирии разлеглись на земле. Так сказать, переваривать пищу. Основной точкой притяжения оставались по-прежнему мы с костром. В смысле, девочки разлеглись вокруг костра, но так, чтобы доставать до меня какой-нибудь частью своих тел. Должно быть, чем-то это напоминало натуральную кошачью семью, отдыхающую после загона дичи и сытного обеда. Правда, валялись кошки отнюдь не на голой земле, они подстелили под лежбище что-то синтетическое, почти невесомое, создающее ощущение мягкости. Я это очень хорошо прочувствовал — после спаррингов меня всё-таки раздели, голого торса для возврата к первоистокам стало недостаточно.
Едва все улеглись, вскинулась Рикки, мечница стаи:
— Ты знаешь, Кошак, мне после всего случившегося мучительно стыдно за нашу первую встречу. Как я могла тогда поддаться на увещевания звёздной — ума не приложу! И вот ты снова появляешься в моей жизни… Я много месяцев работала, пыталась привести эту кошку в порядок, а ты — раз! — и за несколько дней решил то, над чем безуспешно билась опытная мечница. Ты даже не представляешь, насколько важен для меня твой поступок! Я ведь уже давно часть стаи, воспринимаю её чаяния и проблемы как свои…
Орденка замолчала и этим поспешила воспользоваться одна из метиллий стаи.
— Работа, чаяния, поступки — всё это важно, кто бы спорил. Но здесь и сейчас всё это тлен. Кошак вступился за сестру, когда её уже приговорили. Снял с нашей стаи давящий груз круговой поруки. Вправил этой упрямой вертихвостке мозги. Он — настоящий боевой брат! Плевать, что мечник! Плевать, что мужчина! Только брат вывернется наизнанку, но сделает. Настоящий брат. Поэтому знай, Кошак: мы все, вся стая, всегда откликнемся на твой зов. Что бы ни случилось, в любом деле ты всегда сможешь на нас положиться. Как Тина встала в своё время, так и мы встанем, — слова про Смерть прозвучали особенно веско. Если до того можно было списать кошачью тираду на эмоциональность ситуации, то упоминание Тины стало жирным знаком препинания, указывающим на глубину и выстраданность слов валькирии. — И даже если кто-то из нас поляжет на передовой, остальные передадут этот завет молодым сёстрам. А сейчас… я буду петь. Для тебя, Кошак!
И она действительно запела! Сильно, красиво, возможно недостаточно женственно — ну так и песня была отнюдь не лирикой. Это был гимн красоте космоса, его манящей неизведанности, его невероятной эстетической притягательности. На Земле есть песня о тоске космонавтов по родной планете, смысл же этой баллады был прямопротивоположным, можно сказать, вывернутым наизнанку. Бескрайняя глубина, в которую тянуло провалиться; звёздный ковёр, на котором хотелось нежиться в полном умиротворении; манящее тепло далёких звёзд, желающее отдать себя человеку; изнывающие, тоскующие по жизни планеты — вот самые яркие аллегории песни. В ней, как ни в чём другом, проявилась сама суть повёрнутой на Экспансии ветви, причём повёрнутой с самых своих первых, неуверенных ещё шагов
В песне звучало и то, что несло в себе зёрна будущей Эпохальной Революции — здесь жила тяга ветви не просто в космос, но к слиянию с космосом, к приспособлению себя к явно враждебным, смертельным условиям его бытия. Можно сказать, метиллии стремились слиться с ним в единое целое — как сторонники дикой природы пытаются слиться в единое целое с природой. Древняя песня древнейшей человеческой ветви стала лакмусовой бумажкой этого рода, кристально чётко высветила саму суть его предназначения, суть его «дао», его путь. Это было просто нереально сильно.
Я сидел, совершенно ошеломлённый глубиной и экспрессией слов. В песне звучала тема преодоления, поэтому она была отнюдь не мягкой, но в то же время в ней жила и удивительная эстетика. Сильные ритмы сливались с тонкими и даже невесомыми напевами. Так в самой музыке нашла воплощение тема неизбежности единения с космосом — тонкая нить человечества и непредставимо сильный космос, или наоборот… По звучанию это была некая баллада с маршевыми нотками. Удивительная, чуждая всему привычному ритмика завораживала. Я даже не сразу осознал, что к голосу метиллии уже давно примешиваются голоса остальных представительниц ветви — даже Кикки прониклась и пела не менее самозабвенно, чем сестра по стае.
Когда оборвался последний напев, я выдохнул и тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Не тут-то было! Следующей затянули «песнь рода» ариалы. Вступили с сестрой сразу на два голоса, и сразу же бросили меня в новый полёт к неведомому. Песня второй ветви Республики выделялась маршевой силой. Основная её тема звучала в единении человечества, единении всех его разрозненных фрагментов с тем, чтобы из них составилась мозаика величайшей в истории галактики картины торжества жизни — ни много ни мало. Человечество изображалось древом, корни которого многочисленны, но все они в итоге образуют единый ствол. Именно ствол возносится к солнцу и звёздам, корни же служат лишь условием этого вознесения. Тонко и остро, удивительно злободневно звучали слова ариал. Торжественность жила в каждом звуке, в каждом слове, но торжественность не пафосная, а какая-то естественная — в свете затронутой по-настоящему глобальной темы. Ариалы обрушили на меня своё видение Экспансии, и это не было виденьем сегодняшнего дня. Это был их путь к Экспансии, именно с таким посылом они прокладывали свою дорогу к звёздам. Когда-то именно такой подход помог ариалам собрать в кучу «корни» человечества на своей изначальной планете, чтобы из них выросло нечто невообразимое, нечто новое, гордое, торжественное.
Следом выступили снежки. Лизили включилась в песню с первых же слов, она вся отдалась ей — в этот момент все фракционные различия пали, передо мной были девчонки одной ветви человечества, неразделимые и единые в своём творческом порыве. Подспудно я ожидал от рыжей непосредственности чего-то весёлого и озорного, и по первым тактам полагал, что угадал, но нет. Сегодня мне вообще не судьба предугадывать, республиканки вели меня от и до. Нет, песня снежек не была грустной. Она казалась ритмично-ровной, немного с грустинкой, немного с весёлым смехом. Ближе всего по звучанию она была к земной «польке», но вот смысл… Там не было и не могло быть ничего поверхностного и развлекательного. Снежки пели о самоотверженности и самопожертвовании. Тема космоса звучала лишь мимоходом, песня была не о нём, он лишь подразумевался, как нечто естественное и неизживное — будет способность к жертвенности, будет и космос, и всё остальное тоже приложится…