Кошка колдуна
Шрифт:
Наутро бабкин гость ни словом не обмолвился о ночных приключениях юноши, но никто из Корецких не любил долго быть в долгу, и поэтому Ваня сам искал случая встретиться с загадочным колдуном. Безуспешно, впрочем. Но когда боярский сын вдруг понадобился Диху-Тихому, тот сам его нашел. Правда, случилось это спустя немало лет, и вышло так, что не Ваня расплатился с сидом, а напротив, еще больше ему задолжал…
А с нечистью из Девичьего затона Иван Дмитриевич с тех пор жил настолько дружно, что как-то лунной ночью одна из русалок даже со смехом рассказала ему, как именно колдун из Народа
Конечно, дружба с потусторонними силами боярину Корецкому несколько раз едва не вышла боком. Хотя Диху весьма успешно прикидывался бриттским мудрецом Тихим, а русалки из своего затона почти не показывались, все равно в народе поговаривали, что Иван Дмитриевич с нечистью знается. А уж сколько сплетен заплели острые бабьи язычки, когда померла жена его Степанида, а вдовый боярин стал захаживать к живущей на отшибе молодухе, которая вскорости Прошку понесла! Молва бедную Заренку тут же окрестила и ведьмой, и русалкой, и даже кикиморой. И ворота ей дегтем мазали, и красного петуха подпускали, и вслед плевали, не без этого. Так что когда Бог Зарену прибрал, Иван Дмитриевич озлобился и вызверился, жил бирюк бирюком. Разве что к девкам речным иногда наведывался, но по-солидному, без баловства. А потом все же таки оттаяло сердце, и проросли в нем сыны, Степка-наследник и Прошка-байстрючонок, будто два первоцвета. А там и Диху вдруг нагрянул, словно накликанный…
– Так что у тебя там с бабами-то вышло? – Очнувшись от воспоминаний, встрепенулся боярин и обнаружил, что бессмертный уже штоф с аква витой не то что ополовинил, а на две трети вылакал. Капусту тоже подъел, а теперь уже к сигу копченому подбирается. – Ты закуску-то побереги! Все одно не в коня корм: ваше племя и без закуси не пьянеет.
– Побасенки, – фыркнул сид, кося зеленым глазом на миску с солеными рыжиками. – Кто, по-твоему, научил гойделов пиво варить?
– Не юли, идолище поганое! – шутливо погрозил хозяин пальцем. – Я тебя приютил, накормил, напоил и в баньке попарил. Теперича ты, нечистая сила, мне сказ сказывай.
– От вас, смертные, не отвяжешься. – Диху вздохнул и облокотился о столешницу, голову рукой подперев. – Ну, слушай, коли охота. Было это… давно, короче, было, ваше племя тогда еще с дубинами бегало. Один, в ту пору еще молодой, воин… Ладно, не смотри так! Хорошо, я охотился в холмах, устал и задремал среди вереска. А когда проснулся, увидел, что в реке плещется дева, красоту которой нельзя описать словами. Я… э… поспешил ей на помощь, решив, что несчастная тонет…
Почему-то сын Народа Холмов начал запинаться, то ли от выпитого, то ли еще от чего другого. Его поди пойми, сида этого.
– Слушай, ну ты дал! – хохотнул боярин, заслужив злобный взгляд бессмертного. – Это где ж видано, чтобы ваши – и вдруг тонули?
– А я говорю, что поспешил ей на помощь! – отрезал Диху. – Человек, ты совсем дурак или только прикидываешься?
– Понял-понял! – Тот успокаивающе поднял руки. – Не ярись ты так! Что ж я, сам не мужик? Ясное дело: раз девка в речке барахтается, значит, щаз потонет, и надобно ее вытащить. Потому как баба есть
– Тебе в подробностях? – ядовито осведомился сид. – Дальше… потом, после того, как я ее… э… изловил, мы возлегли.
– И?
– Что – и? Я заснул, она ушла. Откуда мне было знать, что это была Кайлих, дочь Ллира, сида Неблагого двора?! – взорвался Диху и осекся, рот ладонью прикрыв.
– Ты чего? – насторожился боярин. – Ты чего встрепенулся весь, будто зверь лесной?
– Да чтоб тебя вместе с твоим пойлом, смертный! – прошипел сид, отмахиваясь и вслушиваясь. – Надо же было так по-глупому…
– Боишься, что услышит?
– Боюсь, – помолчав, признался бессмертный. – Мы… нехорошо расстались. Потом. После всего.
– Так ты от нее, что ли, прячешься? От бабы?
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, Айвэн. От этой женщины спрятался бы и дракон. Или ты думал, что я застрял здесь, – он скривился и обвел широким жестом баню, подразумевая мир людей, – от большой любви к вашему племени? Мало того, что я нажил себе врагов среди Благого двора, так и весь двор Неблагой алчет моей крови. Уже без малого тысячу ваших лет.
– Ну… – Боярин задумчиво погладил бороду. – Ну, что тут скажешь. Бабы, они мстительные бывают, это да-а… Но ты бы все-таки сначала у ней имя спросил, а потом уже… возлегал.
– А это я теперь уже и без тебя знаю.
– Давай-ка выпьем, друг Тихий, – предложил Иван Дмитриевич. – Теперь-то ясно, чего ты шныряешь по миру, то туда, то сюда.
– Наливай! – махнул рукой сид. – Как вы это говорите… семь бед – один ответ, да?
– Ну, вот это речи воина и мужа! – обрадовался хозяин и только-только потянулся под лавку за новым штофом, как сотрапезник его совсем прямо по-собачьи навострил ухо и палец воздел в знак пущего внимания.
– Ты чего это?
– Погоди, Айвэн! Чую, дело у меня сейчас сладится, ради которого твой покой нарушил. Сейчас вернусь, все расскажу и покажу.
С чутьем сидским кто ж спорить будет? Никто.
Диху на плечи накинул доху и вышел, а Иван Дмитриевич подумал и налил себе еще чуток аква виты. Чтобы скрасить ожидание, не более.
Кайлих, дочь Ллира
Зима года, в Землях-над-Холмами именуемого летом Господним 1484-м, выдалась настолько суровой, что даже в сокрытой от глаз людских Стране Холмов ощущалась ее тяжкая поступь. Глубокие снега укрыли зеленые холмы блаженной Эрин, звезды, острые и яркие, как алмазы, сверкали над горами Альбы, морозный туман оседал толстым слоем инея на каменных стенах британских замков. Королевства по обе стороны Пролива притихли, и казалось, что сама земля замерла на полувздохе, завернувшись в снежный покров, будто в саван.
Тяжелый выдался год. Для смертных, конечно.
Здесь, под надежными сводами бруха Кайлих, дочери Ллира, суровому дыханию зимы мира людей противостояло кое-что посерьезнее древних чар. Кайлих хватало собственного огня, причем с избытком, и при желании сида могла бы устроить оттепель половине Альбы. Впрочем, она не желала. Нынче редким путникам не грозят лавины и камнепады, лишь бы не упоминали даже шепотом имя Кайлих, Синей Старухи с Гор, не тревожили ее слух ни проклятиями, ни мольбами.