Кошка на дороге (сборник)
Шрифт:
– Ну а кто? Для того чтобы я начал работать, надо подписать бумагу, а вы эту бумагу не подписываете уже второй год. А я второй год хожу к вам, как на службу, и улыбаюсь вам, и делаю вид, что ничего не происходит. Вы – мой враг! – Глаза у Лесина стали четкие.
– Я не враг, – поправил Федькин, – я просто дурак.
– В каком смысле? – растерялся Лесин.
– В умственном.
– Понятно. – Лесин моментально поверил, и Федькина это обидело. – Я понимаю, – повторил Лесин, – но и вы меня поймите. Я два года ничего не делаю. Вы – дурак, а я-то при чем?
– Займитесь чем-нибудь другим…
– Почему я должен заниматься не своим делом?
– Я всю жизнь занимаюсь не своим делом, – сказал Федькин.
– Ну и хорошо вам?
Федькин подумал и разочарованно щелкнул языком:
– Скучно…
– А кем вы хотели быть?
– Маляром.
– По-моему, это механическая работа, – пренебрежительно сказал Лесин.
– А ты попробуй, –
Федькин стал рассказывать про кисточку, это было очень интересно. Лесин слушал и кивал, потом посоветовал:
– А вы плюньте и идите маляром.
– На кого плюнуть? – уточнил Федькин.
– На всех.
– На всех не могу. На жену мне неудобно плевать. За нее в молодости много сваталось, а она за меня пошла.
– Если она вас любит – поймет, – сказал Лесин, и лицо его стало печальным, а голос ломким. Видимо, Лесина кто-то не понимал.
– Она-то поймет… А вот знакомые… Сразу увидят, что я дурак. Из начальников в маляры пошел.
– А вы сделайте так, чтобы вас уволили… Не сработались.
– Не уволят… – задумчиво сказал Федькин. – Я ведь не вор, не алкоголик какой-нибудь.
– Дурак – это очень серьезно! – Лесин поднял палец. – Вы просто недооцениваете. Услужливый дурак опаснее врага.
– Я не услужливый. Я равнодушный. Нет… – Федькин расстроился. – Это не пройдет.
– Ну а вы просто обратитесь к вашему начальству, – стал учить Лесин, у которого был опыт. – Подите поговорите – так, мол, и так… Может, войдут в положение…
Начальницей Федькина была женщина. Она приходила на работу в неопределенное время, и застать ее было сложно.
Откладывать свое дело Федькин не хотел – боялся передумать, поэтому поехал к начальнице домой.
Федькин, как правило, лифтом не пользовался, а ходил по лестницам пешком. Он прочитал где-то, что лестничные марши – это те же горы, а ходить по горам полезно для здоровья. Человек, который ходит пешком пятнадцать километров в день, живет дольше на пятнадцать лет. Дольше кого – Федькин не выяснил.
Начальница жила на седьмом этаже. Федькин совершал восхождение, как на Эльбрус, и дышал по всем правилам: три ступеньки – вдох, четыре – выдох, и, когда выдыхал, губы делал трубочкой.
Дверь в квартиру начальницы никогда не запиралась. Было слышно, как она кричала басом:
– Посмотри на себя! На кого ты похож? Спортсмен!
Федькин тихо прошел в прихожую и остановился.
Человек, на которого она кричала, был ее муж, маленький носатый старик. Он стоял в шлеме и крагах, походил на Али-Бабу или на одного из его сорока разбойников.
– Аня, – тихо говорил Али-Баба, – отдай винтик. У меня мотопробег…
– Ты пенсионер! – кричала Аня. – Возьми удочку и ступай на речку!
– Аня, – тихо говорил Али-Баба, – отдай винтик, а то я с тобой разведусь. Считаю до трех раз… Раз… Два…
Начальница вытащила из кармана винтик и кинула его на пол. Винтик покатился под диван.
Али-Баба лег на живот и сунул под диван руку.
– Здравствуйте, Анна Григорьевна, – вежливо поздоровался Федькин.
Начальница обернулась, внимательно на него посмотрела и сказала мужу:
– Встань сию секунду, ты компрометируешь меня перед сослуживцами.
– Два с половиной, – лежа сосчитал Али-Баба. Он нашарил рукой то, что искал, потом поднялся, поправил шлем и с достоинством удалился.
– У него есть кубок за первенство района, – с гордостью сказала начальница.
Федькин вежливо промолчал.
– Садитесь, – предложила она. – Что у вас?
– Я хотел бы уйти с работы.
– Куда?
– Маляром.
– Почему маляром? – удивилась начальница.
– Мне нравится белить потолки. И у меня это получается.
– А вы работайте на своем месте, а в свободное время белите потолки.
– Нет. Мне хочется белить много потолков, а на своем месте я работать не хочу.
– Обиделись?
– Нет.
– А в чем дело?
– Просто я не подхожу… по уму…
– Кто сказал? – насторожилась начальница.
– Никто. Я сам узнал.
– А давно вы об этом узнали?
– Нет. Только сегодня.
– А я знаю об этом пятнадцать лет, – сказала начальница и встала, – все пятнадцать лет, которые вы у меня работаете. И я вас очень прошу – не говорите больше никому, что вы дурак, и не вздумайте писать заявление, иначе в дураках оказываетесь не вы, а я.
– Вы думаете о себе! – оскорбился Федькин и тоже встал. – Думаете о себе, когда речь идет об общем деле!
– Общее дело не может пострадать из-за одного дурака.
Федькин вернулся на службу и, не заходя к себе в кабинет, пошел к самому главному начальнику.
Главный начальник был седой и красивый, только маленького роста. Внешне он походил на Наполеона Бонапарта, и его звали за глаза не Михаил Иванович, а Мишель.
Мишель постоянно торопился и постоянно не успевал.
По системе Станиславского существуют две настройки: сверху и снизу. Каждый начальник в разговоре с подчиненным соблюдает настройку сверху. Мишель придерживался настройки на равных – так, что посетитель иногда путал – кто из них двоих начальник.
– Здравствуйте, Михаил Иваныч, – начал Федькин.
Мишель встал и улыбнулся.
– В двух словах, – попросил он. – У меня только полторы минуты.
Федькин посчитал на руке два пальца и сказал:
– Я дурак. – Получилось ровно два слова.
– Дальше… – потребовал Мишель.
– Все.
– Раз вы понимаете, что вы дурак, – значит, вы уже не дурак.
Федькин хотел возразить, но у Мишеля кончилось время.
– Все! – сказал он. – Я должен лететь в Индию!
Федькин вышел от Мишеля – оказался у секретарши.
Потом вышел от секретарши – оказался в коридоре.
Он медленно шел по коридору и думал о том, как отвратительно покрашены здесь стены, как неряшливо побелены потолки. А если бы сделать это по-настоящему, то у начальства, у всех, кто здесь бывает, возможно, менялось бы настроение. Потому что красота меняет настроение.
А за пятнадцать лет, которые ушли неизвестно на что, он мог бы побелить много потолков и научить этому других. А время ушло. Ушло гораздо больше, чем осталось. И не случайно он проснулся сегодня среди ночи.
В коридоре за низкими столиками на красных плетеных стульчиках сидели люди – курили и разговаривали, беспечно поводя руками. Некоторых он видел здесь по году и больше. Когда подошел Федькин, все замолчали, и он понял, что говорили о нем.
Федькин хотел пройти дальше, в свой кабинет, но не сделал этого. Сел на красный плетеный стульчик, стал хлопать себя по карманам – искать сигареты.
– Ну? – живо спросил Лесин, который сидел напротив. – Сказал им? – Лесин почему-то перешел на ты.
– Сказал…
– Ну? – участливо спросили остальные.
Федькин разочарованно щелкнул языком. Вид у него был расстроенный.
– Так сразу ничего не добьетесь, – объяснили остальные.
– Так сразу ничего не добьешься, – подтвердил Лесин. – Пробивай!Фараон
Есть люди, которые ничего не знают. Спросишь их: что такое аксиома? – думают. Есть люди, которые что-то знают, а чего-то нет. Фараон знал все: аксиома – это истина, не требующая доказательств. И нечего доказывать. Надо усваивать опыт прожитых поколений, а самому пользоваться их выводами.
Две параллельные прямые не пересекутся, сколько бы мы их ни продолжали. И нечего продолжать.
От перестановки мест слагаемых сумма не изменится. И нечего перестанавливать.
Был Фараон худой и прямоугольный, как пенал, и, когда его окликали, медленным движением поворачивал голову вправо или влево – в зависимости от того, с какой стороны к нему обращались. Он поворачивал только голову, а плечи оставались на месте, и в этот момент действительно походил на Фараона, каким его изображали на старинных фресках: фасовое положение плеч, профильное – головы.
Может быть, именно за это его прозвали Фараоном, а может, за то, что когда-то в молодости был женат на учительнице истории древнего мира. Жена давно ушла, а прозвище осталось.
Фараон сорок лет проработал в школе – преподавал математику в старших классах.
Сколько он себя помнил, он все время учил и так привык к этому, что не мог остановиться.
В школе, как известно, существует пятибалльная система. У Фараона была своя система: он считал – на пятерку знал только составитель учебника, на четверку знал сам Фараон, а его ученики знали на тройку и на двойку.
Может быть, потом, в дальнейшей жизни, они получали более высокие оценки, но эта их дальнейшая жизнь была скрыта от Фараона. В его памяти они все оставались троечниками и двоечниками. Посредственностями.
Время шло. Ученики становились взрослыми людьми, у них вырастали свои дети – новые троечники, а у тех – свои. И когда Фараон шел по улице, знакомой до последней трещинки в асфальте, ему казалось – вся эта улица и следующая, весь город населен посредственностями, которые все знают посредственно или не знают ничего.
В магазине была длинная очередь, преимущественно из учениц довоенного и послевоенного выпуска. Сразу после войны ввели раздельное обучение, и Фараон работал в женской школе.
Очередь стояла криво, как синусоида. Все болтали на посторонние темы, а толстая продавщица Фомина громко ссорилась с Тимченко, которая стояла в очереди первой.
Когда на пороге появился Фараон, стало тихо. Все задвигались, вытянули руки по швам и молча выстроились в затылок друг другу.
Фараон подошел к прилавку, строго посмотрел на Тимченко. Тридцать лет назад она была троечницей и симулянткой, все уроки математики просиживала в медицинском кабинете. Сейчас Тимченко была кандидат наук, сама составляла учебники по математике, но в обществе Фараона казалась себе троечницей и симулянткой.