Кошка

Колетт Сидони-Габриель

– Всё тот же, всё тот же шалфей!

Сколько помнил Ален, это насаждение, сделанное в виде сердца, всегда имело красный цвет, его неизменно окаймляли гелиотропы и осеняла старая чахлая вишня, на которой в иной год поспевала в сентябре пригоршня ягод…

– …Шесть… Семь… Семь зелёных вишен!

Он обращался к кошке, которая, глядя перед собой золотистыми пустыми глазами, одурманенная необыкновенно густым благоуханием гелиотропов, приоткрыла пасть, выказывая признаки близкого к тошноте упоения, которое овладевает кошками от непомерно сильных запахов.

Желая

несколько привести себя в чувство, она пожевала какой-то травки, прислушалась к голосам, потёрлась мордочкой о жёсткие стебли подстриженной бирючины, но не позволила себе никакой неприличности, никакой безрассудной шалости – она шествовала достойно, окружённая серебристым нимбом. «Её сбросили с десятого этажа, – размышлял, глядя на неё, Ален. – Её схватили и швырнули вниз… Наверное, она отбивалась, может быть, вырвалась, но была схвачена вновь и сброшена… Казнена…»

Игрой воображения он старался разжечь в себе праведный гнев и не мог. «Если бы я на самом деле всей душой любил Камиллу, что бы сейчас творилось со мною…» Вокруг него блистало его королевство, и, как всякому королевству, ему грозила беда. «Мать уверяет, что не пройдёт и двадцати лет, как станет невозможно держать такие усадьбы, такие сады. Наверное, она права, и я готов их лишиться, но не желаю никого пускать сюда…» Он встревожился, услышав телефонный звонок в доме. «Полно, неужто я боюсь? Да и не настолько глупа Камилла, чтобы звонить мне. Надо отдать ей должное: никогда не встречал молодой женщины, более умеренно пользующейся этим аппаратом…»

Однако, помимо воли, он побежал неуклюже, роняя сандалии, оступаясь на круглых камушках и крича на ходу:

– Мама, кто звонит?

На крыльце появился белый пухлый пеньюар, и Ален устыдился своего крика.

– Как я люблю на вас этот толстый белый пеньюар, мама! Всё тот же, всё то же…

– Благодарю тебя за пеньюар, – отвечала госпожа Ампара. – Она ещё немного помедлила, испытывая терпение сына. – Звонил господин Вейе. Половина десятого. Начинаешь забывать обычаи дома?

Она расчесала пальцами волосы сына, застегнула пуговицы куцей пижамы.

– Нечего сказать, хорош! Надеюсь, ты когда-нибудь снимешь эти опорки?

Ален испытывал благодарность матери за ловкость, с которой она сообщала разговору нужное направление.

– Не беспокойтесь, мама! Непременно займусь всем этим…

Госпожа Ампара нежно остановила широкое и неопределённое движение его руки.

– Где ты будешь вечером?

– Здесь! – воскликнул Ален, чувствуя, что слёзы подступают к глазам.

– Боже мой! Какой же ты ребёнок! – укорила его мать.

Он ухватился за слово с серьёзностью бойскаута.

– Не спорю, мама. Я как раз собирался поразмыслить над тем, как мне поступить, чтобы выбраться из детского возраста…

– И как же? Через развод? Но эта дверь скрипит!

– Зато впустит свежий воздух! – дерзко возразил Ален, набравшись смелости.

– Не кажется ли тебе, что разлука… на какое-то время… отдых или путешествие… могли бы дать не худшие результаты?

Ален

негодующе воздел руки.

– Но, бедная моя мама, вы даже не знаете… Вы даже вообразить себе не можете…

Он собирался всё рассказать, поведать ей о покушении.

– Предпочитаю оставаться в неведении! Все эти обстоятельства меня не касаются. Будь же немного… щепетильнее, что ли?.. – поспешно проговорила госпожа Ампара.

Ален воспользовался её целомудренным заблуждением.

– Видите ли, мама, есть ещё одно неприятное обстоятельство, связанное с переплетением семейных и торговых интересов… с точки зрения семейства Мальмеров развод был бы непростителен, какова бы ни была доля вины Камиллы… дочь, прожившая с мужем каких-то три с половиной месяца… Я просто слышу, как они…

– Где ты видишь тут торговые соображения? Ты что, вошёл в долю с их дочкой? Муж с женой – не компаньоны!

– Разумеется, мама! Однако согласитесь, что ежели дело обернётся так, как я предполагаю, придётся подвергнуться гнусным формальностям, вести переговоры, и прочее, и прочее. Развестись не так просто, как думают некоторые…

Она сочувственно внимала сыну, зная по опыту, что некоторые причины влекут за собою множество неожиданных следствий, что человеку на его веку приходится рождаться не единожды и что в удел ему достаются лишь случайности, страдания, ошибки…

– Всегда трудно расставаться с тем, с чем собирался связать свою судьбу, – проговорила госпожа Ампара. – Мальмеровская дочка не так уж и плоха… Немного… неотёсанна, не хватает светскости, а впрочем, не так уж и плоха. Во всяком случае, таково мое мнение… Я его тебе не навязываю. У нас будет ещё время поразмыслить…

– Я уже дал себе сей труд, – возразил Ален со строптивой учтивостью. – И, кстати, почитаю за лучшее не распространяться покамест об одном прелюбопытном происшествии.

Лицо его озарилось вдруг улыбкой, воротившимся детством. Встав на дыбки над полной лейкой, Саха согнутой ковшиком лапой выуживала из воды нападавших туда муравьев.

– Взгляните, мама! Ну не чудо ли эта кошка?

– Да, конечно, – со вздохом молвила мать. – Твоя химера.

Он удивлялся всякий раз, как мать употребляла какое-нибудь редкостное слово. И на сей раз он выразил своё уважение, коснувшись губами рано увядшей руки с набухшими жилами, краплёной коричневыми пятнышками, которые Жюльетта мрачно называла «земляной оспой». Он выпрямился, услышав звонок у ограды.

– Прячься! – бросила ему мать. – Сейчас явятся поставщики. Ступай оденься. Подумать страшно, что мальчишка из мясной лавки застанет тебя в подобном облачении!..

Однако они понимали, что у ворот звонит не мальчишка-посыльный из мясной лавки. Госпожа Ампара спешила взойти по ступенькам крыльца, обеими руками приподнимая полы пеньюара. За подстриженными кустами бересклета пробежала всполошённая Жюльетта, полоща на ветру чёрным шёлковым передником, а шарканье по гравию дорожки домашних туфлей известило Алена о бегстве престарелого Эмиля. Ален заступил ему дорогу.