Кошке игрушки, а мышке - слезки

Тумайкин Валентин

— Тогда ответь серьезно: не забудешь меня? — повторила свой вопрос она.

— Не забуду. А, в общем-то, могу и забыть. Ты знаешь, хотя у меня и хорошая память, но какая-то странная. То, что прочитал десять лет тому назад, — помню, а когда борщ варю, не знаю: посолил или нет. Все забываю, поэтому я и шапку не ношу, боюсь потерять ее где-нибудь.

Нина ненадолго застыла от удивления, к такому ответу она была не готова, ожидала его клятв и заверений, что он в Ростове только о ней и будет думать. И, совершенно обидевшись, сказала:

— Значит,

будешь великим ученым. Они все точно такие.

— Какие?

— Такие же, как и ты, ненормальные. Не хочу больше разговаривать с тобой.

Эрудит шагнул к ней, она отстранилась.

— Нина, милая, не обижайся. Ты чего, шуток не понимаешь?

Она, нервно закусив губу, молчала. Пожалев о том, что нанес девушке совершенно незаслуженную обиду, он, как бы извиняясь, заглянул ей в глаза и заискивающе улыбнулся.

— Нет, почему ты все время грубишь? – возмутилась она.

— Мне просто интересно…

— Что тебе интересно? Издеваться надо мной? Несешь какую-то чушь, а я из-за этого расстраиваюсь.

— Подумаешь! — усмехнулся Эрудит. Не хватало еще расстраиваться из-за всякой ерунды! Ну, ты уже перестала сердиться?

— И не думала сердиться. На больных не обижаются.

— А я думал — сердишься, — сказал он и опять улыбнулся.

— Эрудит, перестань…Нечего за дурочку меня принимать, — произнесла она, стараясь говорить как можно более сдержанно.

Эрудит пожал плечами.

— Я и не пытался принимать тебя за дурочку, но так получается. Ничего не могу с собой поделать.

Нина вопросительно посмотрела на него и обиделась окончательно. Ее лицо, выражавшее неудовольствие, но еще оживленное, вдруг потухло.

— Я пошла домой.

— Подожди! Куда спешить? Повторяю: я всего лишь пошутил. Давай помиримся.

— Не хочу.

— Ты это всерьез?

— Да, всерьез! — ответила она. И добавила: — Я думала, ты хоть немного любишь меня. Можешь больше вообще не приходить.

Эрудит стоял крайне озадаченный. Впрочем, это не помешало ему позабавиться мыслью: «Еще посмотрим, осмелится ли она капризничать и дальше!»

— Зачем ты глядишь на меня так сердито? — дружелюбно спросил он.

— А почему ты так разговариваешь со мной?

— Опять все сначала! Да. Но все-таки ты не должна из-за этого глядеть так сердито.

— Я вовсе не сержусь.

— Тогда в чем же дело? Может быть, нам вообще не надо было встречаться?

— Ты совсем меня не любишь, и я тебе совсем не нужна.

— Нина, моя бесценная, ты мне нужна. Сколько раз об этом можно говорить? Девочка моя, ну что случилось? Я неудачно пошутил, тебе не понравилось. Больше не буду, обещаю. Давай поцелуемся и помиримся. — Он слегка наклонился к ней. — Ну, где твои губки? — Нина отрицательно покачала головой. — Я прошу тебя! — настаивал он. — Лучше плохой мир, чем хорошая война. — Нина снова покачала головой. — В таком случае предлагаю заключить временное перемирие. Надо быть великодушнее к тем, кто оступился однажды. Человек совершил ошибку, но разве не заслуживает он снисхождения

ближнего, то есть — ближней. Подай хоть маленькую надежду на твое милосердие, на милосердие к тому, кто любит тебя, кто сгорает от любви! Ну, совсем крошечный шанс.

Нина внимательно рассматривала в свете луны его лицо и постепенно к ней возвращалось настроение, которое совсем было покинуло ее. У нее появилась уверенность, что Эрудит не отпустит ее, поняла, что можно об этом не беспокоиться и сказала, наморщив лоб:

— Сейчас ты получишь. Ну-ка, отпусти меня!

— Ты такая смешная сегодня!

— Я и чувствую себя в смешном положении, — отозвалась она.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

— Какая ты несчастная! Что же мне с тобой делать?

— Зато ты у нас счастливый.

— Как можно? Ты думаешь, я могу быть счастлив, зная, что ты несчастлива?

— Эрудит, пожалуйста, помолчи.

— Иди сюда, — он потянул ее к себе. Она замешкалась на какое-то мгновение, но этого мгновения оказалось достаточно. Он схватил ее в охапку и поднял на руки.

— Невест положено носить на руках, — сказал он и попытался поцеловать ее.

Сопротивляясь, Нина закрыла лицо руками.

— Отпусти меня!

— Отдохни немного, ножки твои устали стоять.

Неожиданно для него да, пожалуй, и для нее самой девушка резко вырвалась из рук и шагнула в сторону.

— Не прикасайся ко мне больше, я тебе никакая не невеста.

— Это точно?

— Да, — резким тоном произнесла она и сжала губы.

— Ладно, больше не прикоснусь.

— Очень хорошо!

Она насторожилась. В голосе Эрудита ей послышалась какая-то опасность. Он повернулся так, что она оказалась сбоку, и равнодушно смотрел в даль улицы, серебрившейся в свете луны. Нина растерялась, не знала, что предпринять. Сама осложнила обстановку, а зачем, даже себе объяснить не смогла бы. Да, она стосковалась по его ласковому отношению. Три года одиночества и ожиданий оправдывают остроту восприятия каждого произнесенного слова. Это естественно. Но важней не слова, а что за ними. К ней вернулось то, что, казалось, ушло из жизни навсегда и никогда не могло вернуться. Она любила его безумно, ни о ком другом даже думать не могла. Несмотря ни на что, надеялась, что и он ее любит. Теперь же надежда пошатнулась. И она решила для себя: надо впредь не характер свой показывать, а наоборот искать любой повод для немедленного примирения.

Перестав ощущать внимание Эрудита, Нина исподтишка следила за ним, и в голове у нее начали зарождаться тревожные мысли. Если бы он не хотел возобновлять дружбу, мог бы просто не прийти на свидание. Зачем же обижает ее? Может, его шутки не так уж и обидны? То есть повода для огорчения вовсе не было, она сама его нашла и выразила свое недовольство, по одной простой причине, что услышала не то, что хотела услышать. «Почему я рассердилась? В его словах не было ничего такого, по сути, он ничего плохого не сказал. И началось все так весело. Напрасно я капризничаю».