Кошки ходят поперек
Шрифт:
Старый повертел у виска пальцем.
– Она совершенно... совершенно. Она не для тебя, пойми. Ты меня, конечно, извини, но она тебя раздавит.
Я молчал.
– Молчишь... – выдохнул старый. – Ну, молчи, молчи. Как ты думаешь, что изображено на рисунках?
Я пожал плечами.
– Дракон, – сказал старый. – На всех рисунках изображен дракон. Даже больше скажу. Это ЕЕ дракон. Ее личный дракон, ты понимаешь?!
Старый повысил голос. Не так, чтобы уж слишком, но повысил. Чтобы обозначить намерения.
– Ты считаешь, что человек, который рассказывает про то, что у него был дракон, – вменяем?
– Вменяемых
Это было первое, что я сказал ему.
– Она и вам, значит, то же самое рассказывала... – грустно улыбнулся старый. – Что у нее есть дракон, что у нее было свое маленькое королевство...
Старый понимающе кивал.
– Ты еще молодой, ты не все еще знаешь. Я тебе расскажу, может, повторюсь даже. Многие дети, а особенно те дети, у кого была тяжелая, трудная жизнь, так вот, многие дети выдумывают. Некоторые придумывают себе невидимых друзей, другие придумывают разные несуществующие страны, другие миры... Это называется эскейпизм – стремление погрузиться в вымышленный мир от трудностей мира реального. Вот как ребята, которые любят в компьютерные игры играть, они же сутками могут, у нас у экономиста сына даже лечили... Так и здесь... Когда ты решил уйти в вымышленный мир? Когда потерял своего любимого крокодила. Понимаешь, крокодил был для тебя... Детством. А ты упорно не хотел прощаться с детством и стал искать обратную дорогу. Так и твоя Лара...
Я почувствовал, как начинают гореть уши.
Твоя Лара. Здорово звучит. Прекрасно звучит.
– Драконы, рыцари на конях, гномы, гоблины. Исполнение желаний, каждый, кто туда попадет, получит все, что хочет, по сниженным ценам. Не пугайся, это вполне естественно для большинства подростков.
Я промолчал. Опять. Почему я должен все это слушать?
– Врачам она приблизительно то же самое рассказывала, – добавил старый. – И даже карту этой страны рисовала. Она отлично разбирается в картах. И нарисовала карту вымышленной страны, смешно?
– А вдруг это правда? – прошептал я.
– Правда такова. – Старый стал серьезным. – Никакой чудесной страны нет. Никакого потустороннего мира нет. Есть только здесь и сейчас.
И старый похлопал ладонью по столу.
– Вот и все, – сказал он. – Это скучно, но это правда. Думай.
Старый встал.
– Мир прост, как три копейки. И чем раньше ты поймешь это, чем раньше ты станешь взрослым, тем легче тебе будет жить. Пора перестать мечтать, пора заниматься жизнью. Серьезно заниматься. А сбегать из дома... Думай, короче.
Он вышел. Я остался один в комнате.
Неожиданно старый вернулся.
– Осенью поедешь в Москву, – сказал он. – Я позвонил дяде Семе, договорился. Тебя все-таки возьмут в полиграфический техникум.
– Я не хочу...
Но старый меня не послушал. Как всегда. Мне хотелось орать, но я не стал орать, я снова лег спать. Лучше спать, лучше спать, чем думать. Я всегда ложусь спать, когда мне плохо.
Я лег и уснул, а потом проснулся и посмотрел на часы. Было уже четыре часа. Я выглянул в окно. Был дождь. Не мрачный, не унылый, наоборот. С востока лезло солнце, как положено. Его не было еще видно, солнце пряталось за горизонтом, но в высоте капли уже чиркали по лучам, отчего в небе наблюдалось оранжевое мельтешение, будто дрожало там большое золотое облако.
Но я же видел.
Я видел белую пустыню, тянущуюся к горизонту, странную птицу в небе, и... я же
Довольно долго я смотрел, как облако медленно сползает к лесу, затем отвернулся от окна и заплакал.
В это утро все кончилось.
В это утро первый раз в жизни я ехал на трамвае. Мопед не годился, я подозревал, что старый установил куда-нибудь под седло GPS, прицепил мопед к прочному спутниковому поводку, в последнее время он демонстрировал просто чудеса изобретательности и предусмотрительности. Такси тоже не катило, с директором таксофирмы старый был хорошо знаком. Что касается маршруток... во всех маршрутках была рация. Оставался революционный транспорт – трамвай.
В семь часов я вышел из дома. Налегке. Рюкзак, для маскировки чехол с удочками, широкая пальмовая шляпа, сплетенная неграми-умельцами, уроженцами Доминиканской Республики. Идти было хорошо и прохладно, я быстро преодолел парк, отделявший наш коттедж от трамвайной линии. Остановки не было, вместо остановки возле рельсов лежало толстое бревно без коры. Бревно было отполировано тысячами задниц и блестело на солнце, в щели были забиты мелкие монетки, надписи, выжженные сигаретами, особым романтизмом не отличались.
Я сел на бревно. Древесина успела разогреться, я почувствовал теплоту, это было приятно. За лесом кричали тоже проснувшиеся рано чайки, чайки делили на болоте головастиков. Птицы, в последнее время вокруг были птицы...
Кроме меня, на остановке больше не было никого. Трамвая пришлось ждать недолго, минут через десять рельсы принялись плясать, шпалы задрыгались, из-под них стал стреляться гравий, мне попало в шею. Я сидел спиной к рельсам, не потому что плохая примета, а потому, что боялся, что старый просечет все и отправится вдогонку, и снова догонит. А так я еще побежать успею.
Потом показался трамвай. Трамвай был квадратный, красный, облезлый и веселый, звонкий такой. Трамвай тащился медленно и вразвалку, будто вагонный грузчик с большого бодуна. Он проскочил мимо остановки метров десять, затем все-таки тормознул. Дверь с лязгом отъехала в сторону, и я забрался внутрь.
Трамвай был почти пуст. Пара настоящих рыболовов, собака, спящая на задних сиденьях, тетенька-кондуктор, которая, зевая, подошла ко мне и истребовала билет. Я сунул ей сто рублей, сдачи у кондуктора не оказалось, ругаться кондукторше было лень, и она разрешила мне ехать бесплатно. Трамвай с непривычным для меня дерганьем и лязганьем катил вперед, описывал широкую петлю вокруг города, на одном конце местечко Топталово, на другом железнодорожный вокзал. Я смотрел в окно. Думать боялся. Не хотелось все это представлять, страшно было. Неприятно. Когда идешь к зубному врачу, стараешься не думать о бормашинах.
На соседнем сиденье валялась газета, я взял ее и принялся читать. Читал одну и ту же страницу, там рассказывалось про новые зеркальные фотокамеры. Я прочитал про камеры раз десять и больше бы, наверное, прочитал, потом из-за старых, еще со времен войны, пакгаузов показался вокзал. Башенка, роза ветров на флюгере, памятник солдатам, декоративные елочки.
Вокзал приближался. И чем ближе был вокзал, тем беспокойнее мне становилось. Сердце стучало, руки позорно и мелко дрожали, под коленками ощущалась вялость и холодок. Как будто я должен был скоро драться. И еще одна штука. Я вдруг чрезвычайно остро, даже до какой-то болезненности почувствовал мир и, наверное, его красоту.