Кошки-мышки (сборник)

Вера Каспари

– Зачем вы ее носите? – поинтересовался я.

– Разве она вам не нравится?

– Слишком претенциозно.

– Вы зануда, – сказал он.

– И все-таки я считаю, что эта трость только для форсу.

– Весь Нью-Йорк знает трость Уолдо Лайдекера. Она придает мне значительности.

Мне хотелось закрыть тему, но Уолдо обожал хвастаться своими вещами.

– Я приобрел ее в Дублине. Продавец сказал мне, что она принадлежала некоему ирландскому баронету, чья надменность и горячий нрав стали притчей во языцех всей страны.

– Наверняка он поколачивал

ею бедолаг, которые добывали торф на его землях, – заметил я без особой симпатии к вспыльчивым аристократам: благодаря рассказам бабушки у меня сложилось весьма нелюбезное к ним отношение.

Раньше я никогда не держал в руках такой тяжелой трости, она весила по меньшей мере фунт и двенадцать унций. Два золотых ободка опоясывали ее под ручкой на расстоянии примерно трех дюймов друг от друга.

Уолдо выхватил у меня трость.

– Отдайте!

– Что с вами? Кому нужна ваша чертова трость?

Китаец принес сдачу. Уолдо смотрел краем глаза, как я добавил к чаевым четверть доллара, не желая давать ему повод для насмешек.

– Не обижайтесь, – сказал он. – Если вам нужна трость, я куплю. С резиновым наконечником.

У меня возникло острое желание схватить этот кусок жира в человеческом образе и, как мяч, зашвырнуть подальше. Но я не хотел терять его дружбу. По крайней мере, сейчас. Он спросил, куда я направляюсь, и, услышав, что в центр, попросил подвезти его до улицы Лафайет.

– Не будьте букой, – сказал он. – Думаю, вам доставит удовольствие еще целых пятнадцать минут выслушивать мои восхитительные рассуждения.

Мы ехали по Четвертой авеню, когда Уолдо вдруг схватил меня за руку. Машину едва не занесло.

– В чем дело? – спросил я.

– Остановитесь! Тормозите, прошу вас! Будьте великодушны хоть раз в жизни!

Мне стало любопытно, с чего это он так разволновался, и я остановил машину. Уолдо торопливо зашагал назад вдоль дома к антикварному магазину мистера Клодиуса.

Хотя фамилия мистера Клодиуса была Коэн, он больше походил на янки, чем на еврея. Ростом около пяти футов одиннадцати дюймов, антиквар весил не больше ста пятидесяти фунтов. Глаза у него были светло-голубые, а лысая голова напоминала грушу. Я знал, что когда-то у него был компаньон, который занимался перепродажей краденого. Сам Клодиус был до такой степени наивным, рассеянным и страстно увлеченным человеком, что даже не подозревал о мошеннических проделках партнера. Я помог Клодиусу избежать судебного разбирательства, а он в благодарность преподнес мне полное собрание томов Британской энциклопедии.

Само собой, они с Уолдо были знакомы. Оба могли впасть в экстаз при виде какого-нибудь древнего чайника.

Как оказалось, Уолдо заметил в витрине магазина вазу – точную копию той, что он отдал Лоре. Ваза была сферической формы и покоилась на подставке. Мне она показалась похожей на стеклянный шар вроде тех, что вешают на рождественскую елку в магазине «Вулворт». Я понимал, что эта ваза не такая уж редкая и дорогая, как другие вещицы, которыми восторгаются коллекционеры. Она пришлась по вкусу Уолдо лишь потому, что именно он ввел среди снобов

из высшего общества моду на посеребренное стекло. В своем рассказе «Искажение и отражение» [32] он писал:

32

Опубликован в сборнике Уолдо Лайдекера «Февраль, одинокий февраль»,1936. (Примечание автора).

«Выдутое до прозрачности мыльного пузыря стекло покрывают изнутри тонкой ртутной пленкой, и оно сияет зеркальным блеском. И подобно тому, как ртуть в термометре показывает температуру человеческого тела, этот хрупкий шар выявляет несдержанный нрав тех злополучных посетителей, которые, войдя в мою гостиную, первым делом отражаются в выпуклой поверхности в облике уродливых карликов».

– Клодиус, почему, во имя Джозайи Веджвуда [33] , вы скрывали от меня это сокровище?

33

Джозайя Уэджвуд, Josiah Wedgwood (1730–1795) – английский художник-керамист и дизайнер, самый знаменитый мастер декоративно-прикладного искусства своего времени, один из зачинателей промышленного дизайна.

Клодиус достал из витрины вазу. Пока Уолдо ворковал над ней, я разглядывал старинные пистолеты. За моей спиной шла оживленная беседа.

– Где вы ее нашли? – спросил Уолдо.

– В одном доме в Биконе.

– И сколько вы собираетесь из меня выжать, старый конокрад?

– Ваза не продается.

– Как не продается? Послушайте, любезный…

– Она продана.

Уолдо стукнул тростью по тонким ножкам старинного столика.

– Какое вы имеете право продавать ее, не предложив сначала мне? Вы же знаете, что меня интересует.

– Я отыскал ее для одного моего клиента. Он поручил мне покупать все изделия из посеребренного стекла, которые я найду, и по той цене, какую я сочту приемлемой.

– Ваза стоит в витрине. Это значит, вы выставили ее на продажу.

– Вовсе нет. Это значит, что мне нравится показывать людям что-то красивое. Мистер Лайдекер, я имею право выставлять в своей витрине все, что хочу.

– Вы купили вазу для Филипа Энтони?

Наступила тишина, потом Уолдо вскричал:

– Вы должны были предложить эту вазу мне!

Уолдо кричал пронзительным старушечьим голосом. Я повернулся к нему и увидел, что его лицо побагровело.

– Ваза принадлежит Энтони, и я ничего не могу сделать. Если хотите, обратитесь к нему самому, – сказал Клодиус.

– Вы прекрасно знаете, что мне он ее не продаст.

Спор продолжался в том же духе. Я рассматривал шомпольное ружье, которое, наверное, считалось старинным еще в те времена, когда Эйб Линкольн был ребенком. Вдруг раздался звон. Я оглянулся. На полу блестели серебряные осколки.