Кошмар

Чехов Антон Павлович

"Thank you."	– Благодарю.
But everything showed that Father Yakov had come for something else besides the list.	Но по всему видно было, что отец Яков не из-за списочка пришел.
Has whole figure was expressive of extreme embarrassment, and at the same time there was a look of determination upon his face, as on the face of a man suddenly inspired by an idea.	Вся его фигура выражала сильное смущение, но в то же время на лице была написана решимость, как у человека, внезапно озаренного идеей.
He struggled to say something important, absolutely necessary, and strove to overcome his timidity.	Он порывался сказать что-то важное, крайне нужное и силился теперь побороть свою робость.
"Why is he dumb?"	"Что же он молчит? – злился Кунин.
Kunin thought wrathfully. "He's settled himself comfortably!	– Расселся тут!
I haven't time to be bothered with him."	Мне ведь некогда возиться с ним!"
To smoothe over the awkwardness of his silence and to conceal the struggle going on within him, the priest began to smile constrainedly, and this slow smile, wrung out on his red perspiring face, and out of keeping with the fixed look in his grey-blue eyes, made Kunin turn away.	Чтобы хоть чем-нибудь сгладить неловкость своего молчания и скрыть борьбу, происходившую в нем, священник начал принужденно улыбаться, и эта улыбка, долгая, вымученная сквозь пот и краску лица, не вязавшаяся с неподвижным взглядом серо-голубых глаз, заставила Кунина отвернуться.
He felt moved to repulsion.	Ему стало противно.
"Excuse me, Father, I have to go out," he said.	– Извините, батюшка, мне нужно ехать... – сказал он.
Father Yakov started like a man asleep who has been struck a blow, and, still smiling, began in his confusion wrapping round him the skirts of his cassock.	Отец Яков встрепенулся, как сонный человек, которого ударили, и, не переставая улыбаться, начал в смущении запахивать полы своей рясы.
In spite of his repulsion for the man, Kunin felt suddenly sorry for him, and he wanted to soften his cruelty.	При всем отвращении к этому человеку Кунину вдруг стало жаль его, и он захотел смягчить свою жестокость.
"Please come another time, Father," he said, "and before we part I want to ask you a favour.	– Прошу, батюшка, в другой раз... – сказал он, - а на прощанье у меня к вам будет просьба...
I was somehow inspired to write two sermons the other day. . . .	Тут как-то я вдохновился, знаете, и написал две проповеди...
I will give them to you to look at.	Отдаю на ваше рассмотрение...
If they are suitable, use them."	Коли сгодятся, прочтите.
"Very good," said Father Yakov, laying his open hand on Kunin's sermons which were lying on the table.	– Хорошо-с... – сказал отец Яков, покрывая ладонью лежавшие на столе проповеди Кунина.
"I will take them."	– Я возьму-с...
After standing a little, hesitating and still wrapping his cassock round him, he suddenly gave up the effort to smile and lifted his head resolutely.	Постояв немного, помявшись и всё еще запахивая ряску, он вдруг перестал принужденно улыбаться и решительно поднял голову.
"Pavel Mihailovitch," he said, evidently trying to speak loudly and distinctly.	– Павел Михайлович, - сказал он, видимо стараясь говорить громко и явственно.

"What can I do for you?"	– Что прикажете?
"I have heard that you . . . er . . . have dismissed your secretary, and . . . and are looking for a new one . . . ."	– Я слышал, что вы изволили тово... рассчитать своего писаря и... и ищете теперь нового...
"Yes, I am. . . .	– Да–
Why, have you someone to recommend?"	А вы имеете порекомендовать кого-нибудь?
"I . . . er . . . you see . . . I . . .	– Я, видите ли... я...
Could you not give the post to me?"	Не можете ли вы отдать эту должность... мне?
"Why, are you giving up the Church?" said Kunin in amazement.	– Да разве вы бросаете священство? – изумился Кунин.
"No, no," Father Yakov brought out quickly, for some reason turning pale and trembling all over.	– Нет, нет, - быстро проговорил отец Яков, почему-то бледнея и дрожа всем телом.
"God forbid!	– Боже меня сохрани!
If you feel doubtful, then never mind, never mind.	Ежели сомневаетесь, то не нужно, не нужно.
You see, I could do the work between whiles, . . so as to increase my income. . . .	Я ведь это как бы между делом... чтоб дивиденды свои увеличить...
Never mind, don't disturb yourself!"	Не нужно, не беспокойтесь!
"H'm! . . . your income. . . .	– Гм... дивиденды...
But you know, I only pay my secretary twenty roubles a month."	Но ведь я плачу писарю только двадцать рублей в месяц!
"Good heavens! I would take ten," whispered Father Yakov, looking about him.	– Господи, да я и десять взял бы! – прошептал отец Яков, оглядываясь.
"Ten would be enough!	– И десяти довольно!
You . . . you are astonished, and everyone is astonished.	Вы... вы изумляетесь, и все изумляются.
The greedy priest, the grasping priest, what does he do with his money?	Жадный поп, алчный, куда он деньги девает?
I feel myself I am greedy, . . . and I blame myself, I condemn myself. . . . I am ashamed to look people in the face. . . .	Я и сам это чувствую, что жадный... и казню себя, осуждаю... людям в глаза глядеть совестно...
I tell you on my conscience, Pavel Mihailovitch. . . . I call the God of truth to witness . . . ."	Вам, Павел Михайлович, я по совести... привожу истинного бога в свидетели...
Father Yakov took breath and went on:	Отец Яков перевел дух и продолжал:
"On the way here I prepared a regular confession to make you, but . . . I've forgotten it all; I cannot find a word now.	– Приготовил я вам дорогой целую исповедь, но... всё забыл, не подберу теперь слов.
I get a hundred and fifty roubles a year from my parish, and everyone wonders what I do with the money. . . .	Я получаю в год с прихода сто пятьдесят рублей, и все... удивляются, куда я эти деньги деваю...
But I'll explain it all truly. . . .	Но я вам всё по совести объясню...
I pay forty roubles a year to the clerical school for my brother Pyotr.	Сорок рублей в год я за брата Петра в духовное училище взношу.

He has everything found there, except that I have to provide pens and paper."	Он там на всем готовом, но бумага и перья мои...
"Oh, I believe you; I believe you!	– Ах, верю, верю!
But what's the object of all this?" said Kunin, with a wave of the hand, feeling terribly oppressed by this outburst of confidence on the part of his visitor, and not knowing how to get away from the tearful gleam in his eyes.	Ну, к чему всё это? – замахал рукой Кунин, чувствуя страшную тяжесть от этой откровенности гостя и не зная, куда деваться от слезливого блеска его глаз.
"Then I have not yet paid up all that I owe to the consistory for my place here.	– Потом-с, я еще в консисторию за место свое не всё еще выплатил.
They charged me two hundred roubles for the living, and I was to pay ten roubles a month. . . .	За место с меня двести рублей положили, чтоб я по десяти в месяц выплачивал...
You can judge what is left!	Судите же теперь, что остается?
And, besides, I must allow Father Avraamy at least three roubles a month."	А ведь, кроме того, я должен выдавать отцу Авраамию, по крайней мере, хоть по три рубля в месяц!
"What Father Avraamy?"	– Какому отцу Авраамию?
"Father Avraamy who was priest at Sinkino before I came.	– Отцу Авраамию, что до меня в Синькове священником был.
He was deprived of the living on account of . . . his failing, but you know, he is still living at Sinkino!	Его лишили места за... слабость, а ведь он в Синькове и теперь живет!
He has nowhere to go.	Куда ему деваться?
There is no one to keep him.	Кто его кормить станет?
Though he is old, he must have a corner, and food and clothing-I can't let him go begging on the roads in his position!	Хоть он и стар, но ведь ему и угол, и хлеба, и одежду надо! Не могу я допустить, чтоб он, при своем сане, пошел милостыню просить!
It would be on my conscience if anything happened!	Мне ведь грех будет, ежели что!
It would be my fault!	Мне грех!
He is . . . in debt all round; but, you see, I am to blame for not paying for him."	Он... всем задолжал, а ведь мне грех, что я за него не плачу.
Father Yakov started up from his seat and, looking frantically at the floor, strode up and down the room.	Отец Яков рванулся с места и, безумно глядя на пол, зашагал из угла в угол.
"My God, my God!" he muttered, raising his hands and dropping them again.	– Боже мой! Боже мой! – забормотал он, то поднимая руки, то опуская.
"Lord, save us and have mercy upon us!	– Спаси нас, господи, и помилуй!
Why did you take such a calling on yourself if you have so little faith and no strength?	И зачем было такой сан на себя принимать, ежели ты маловер и сил у тебя нет?
There is no end to my despair!	Нет конца моему отчаянию!
Save me, Queen of Heaven!"	Спаси, царица небесная.
"Calm yourself, Father," said Kunin.	– Успокойтесь, батюшка! – сказал Кунин.
"I am worn out with hunger, Pavel Mihailovitch," Father Yakov went on.	– Замучил голод, Павел Михайлович! – продолжал отец Яков.

"Generously forgive me, but I am at the end of my strength . . . .	– Извините великодушно, но нет уже сил моих...
I know if I were to beg and to bow down, everyone would help, but . . . I cannot!	Я знаю, попроси я, поклонись, и всякий поможет, но... не могу!
I am ashamed.	Совестно мне!
How can I beg of the peasants?	Как я стану у мужиков просить?
You are on the Board here, so you know. . . .	Вы служите тут и сами видите...
How can one beg of a beggar?	Какая рука подымется просить у нищего?
And to beg of richer people, of landowners, I cannot!	А просить у кого побогаче, у помещиков, не могу!
I have pride!	Гордость!
I am ashamed!"	Совестно!
Father Yakov waved his hand, and nervously scratched his head with both hands.	Отец Яков махнул рукой и нервно зачесал обеими руками голову.
"I am ashamed!	– Совестно!
My God, I am ashamed!	Боже, как совестно!
I am proud and can't bear people to see my poverty!	Не могу, гордец, чтоб люди мою бедность видели!
When you visited me, Pavel Mihailovitch, I had no tea in the house!	Когда вы меня посетили, то ведь чаю вовсе не было, Павел Михайлович!
There wasn't a pinch of it, and you know it was pride prevented me from telling you!	Ни соринки его не было, а ведь открыться перед вами гордость помешала!
I am ashamed of my clothes, of these patches here. . . . I am ashamed of my vestments, of being hungry. . .	Стыжусь своей одежды, вот этих латок... риз своих стыжусь, голода...
And is it seemly for a priest to be proud?"	А прилична ли гордость священнику?
Father Yakov stood still in the middle of the study, and, as though he did not notice Kunin's presence, began reasoning with himself.	Отец Яков остановился посреди кабинета и, словно не замечая присутствия Кунина, стал рассуждать с самим собой.
"Well, supposing I endure hunger and disgrace-but, my God, I have a wife!	– Ну, положим, я снесу и голод, и срам, но ведь у меня, господи, еще попадья есть!
I took her from a good home!	Ведь я ее из хорошего дома взял!
She is not used to hard work; she is soft; she is used to tea and white bread and sheets on her bed. . . .	Она белоручка и нежная, привыкла и к чаю, и к белой булке, и к простыням...
At home she used to play the piano. . . .	Она у родителей на фортепьянах играла...
She is young, not twenty yet. . . .	Молодая, еще и двадцати лет нет...
She would like, to be sure, to be smart, to have fun, go out to see people. . . .	Хочется небось и нарядиться, и пошалить, и в гости съездить...
And she is worse off with me than any cook; she is ashamed to show herself in the street.	А она у меня... хуже кухарки всякой, стыдно на улицу показать.
My God, my God!	Боже мой, боже мой!

Her only treat is when I bring an apple or some biscuit from a visit . . . ."	Только и утехи у нее, что принесу из гостей яблочек или какой кренделечек...
Father Yakov scratched his head again with both hands.	Отец Яков опять обеими руками зачесал голову.
"And it makes us feel not love but pity for each other.	– И выходит у нас не любовь, а жалость...
I cannot look at her without compassion!	Не могу видеть ее без сострадания!
And the things that happen in this life, O Lord!	И что оно такое, господи, делается на свете.
Such things that people would not believe them if they saw them in the newspaper . . . .	Такое делается, что если в газеты написать, то не поверят люди...
And when will there be an end to it all!"	И когда всему этому конец будет!
"Hush, Father!" Kunin almost shouted, frightened at his tone.	– Полноте, батюшка! – почти крикнул Кунин, пугаясь его тона.
"Why take such a gloomy view of life?"	– Зачем так мрачно смотреть на жизнь?
"Generously forgive me, Pavel Mihailovitch ..." muttered Father Yakov as though he were drunk,	– Извините великодушно, Павел Михайлович... – забормотал отец Яков, как пьяный.
"Forgive me, all this . . . doesn't matter, and don't take any notice of it. . . .	– Извините, всё это... пустое, и вы не обращайте внимания...
Only I do blame myself, and always shall blame myself . . . always."	А только я себя виню и буду винить... Буду!
Father Yakov looked about him and began whispering:	Отец Яков оглянулся и зашептал:
"One morning early I was going from Sinkino to Lutchkovo; I saw a woman standing on the river bank, doing something. . . .	– Как-то рано утром иду я из Синькова в Лучково; гляжу, а на берегу стоит какая-то женщина и что-то делает...
I went up close and could not believe my eyes. . . .	Подхожу ближе и глазам своим не верю...
It was horrible!	Ужас!
The wife of the doctor, Ivan Sergeitch, was sitting there washing her linen. . . .	Сидит жена доктора, Ивана Сергеича, и белье полощет...
A doctor's wife, brought up at a select boarding-school!	Докторша, институт кончила!
She had got up you see, early and gone half a mile from the village that people should not see her. . . .	Значит, чтоб люди не видели, норовила пораньше встать и за версту от деревни уйти...
She couldn't get over her pride!	Неодолимая гордость!
When she saw that I was near her and noticed her poverty, she turned red all over. . . .	Как увидала, что я около нее и бедность ее заметил, покраснела вся...
I was flustered-I was frightened, and ran up to help her, but she hid her linen from me; she was afraid I should see her ragged chemises . . . ."	Я оторопел, испугался, подбежал к ней, хочу помочь ей, а она белье от меня прячет, боится, чтоб я ее рваных сорочек не увидел...
"All this is positively incredible," said Kunin, sitting down and looking almost with horror at Father Yakov's pale face.	– Всё это как-то даже невероятно... – сказал Кунин, садясь и почти с ужасом глядя на бледное лицо отца Якова.

"Incredible it is! It's a thing that has never been!	– Именно, невероятно!
Pavel Mihailovitch, that a doctor's wife should be rinsing the linen in the river!	Никогда, Павел Михайлович, этого не было, чтоб докторши на реке белье полоскали!
Such a thing does not happen in any country!	Ни в каких странах этого нет!
As her pastor and spiritual father, I ought not to allow it, but what can I do? What?	Мне бы, как пастырю и отцу духовному, не допускать бы ее до этого, но что я могу сделать? Что?
Why, I am always trying to get treated by her husband for nothing myself!	Сам же еще норовлю у ее мужа даром лечиться!
It is true that, as you say, it is all incredible!	Верно вы изволили определить, что всё это невероятно!
One can hardly believe one's eyes.	Глазам не верится!
During Mass, you know, when I look out from the altar and see my congregation, Avraamy starving, and my wife, and think of the doctor's wife-how blue her hands were from the cold water-would you believe it, I forget myself and stand senseless like a fool, until the sacristan calls to me. . . .	Во время обедни, знаете, выглянешь из алтаря, да как увидишь свою публику, голодного Авраамия и попадью, да как вспомнишь про докторшу, как у нее от холодной воды руки посинели, то, верите ли, забудешься и стоишь, как дурак, в бесчувствии, пока пономарь не окликнет...
It's awful!"	Ужас!
Father Yakov began walking about again.	Отец Яков опять заходил.
"Lord Jesus!" he said, waving his hands, "holy Saints!	– Господи Иисусе! – замахал он руками. – Святые угодники!
I can't officiate properly. . . .	И служить даже не могу...
Here you talk to me about the school, and I sit like a dummy and don't understand a word, and think of nothing but food. . . .	Вы вот про школу мне говорите, а я, как истукан, ничего не понимаю и только об еде думаю...
Even before the altar. . . .	Даже перед престолом...
But . . . what am I doing?" Father Yakov pulled himself up suddenly.	Впрочем... что же это я? – спохватился отец Яков.
"You want to go out.	– Вам уезжать нужно.
Forgive me, I meant nothing. . . . Excuse . . ."	Простите-с, я ведь это так... извините...
Kunin shook hands with Father Yakov without speaking, saw him into the hall, and going back into his study, stood at the window.	Кунин молча пожал руку отца Якова, проводил его до передней и, вернувшись в свой кабинет, остановился перед окном.
He saw Father Yakov go out of the house, pull his wide-brimmed rusty-looking hat over his eyes, and slowly, bowing his head, as though ashamed of his outburst, walk along the road.	Он видел, как отец Яков вышел из дому, нахлобучил на голову свою широкополую ржавую шляпу и тихо, понурив голову, точно стыдясь своей откровенности, пошел по дороге.
"I don't see his horse," thought Kunin.	"А его лошади не видно", - подумал Кунин.
Kunin did not dare to think that the priest had come on foot every day to see him; it was five or six miles to Sinkino, and the mud on the road was impassable.	Помыслить, что священник все эти дни ходил к нему пешком, Кунин боялся: до Синькова было семь-восемь верст, а грязь на дороге стояла невылазная.

Further on he saw the coachman Andrey and the boy Paramon, jumping over the puddles and splashing Father Yakov with mud, run up to him for his blessing.	Далее Кунин видел, как кучер Андрей и мальчик Парамон, прыгая через лужи и обрызгивая отца Якова грязью, подбежали к нему под благословение.
Father Yakov took off his hat and slowly blessed Andrey, then blessed the boy and stroked his head.	Отец Яков снял шляпу и медленно благословил Андрея, потом благословил и погладил по голове мальчика.
Kunin passed his hand over his eyes, and it seemed to him that his hand was moist.	Кунин провел рукой по глазам, и ему показалось, что рука его от этого стала мокрой.
He walked away from the window and with dim eyes looked round the room in which he still seemed to hear the timid droning voice.	Он отошел от окна и мутными глазами обвел комнату, в которой ему еще слышался робкий, придушенный голос...
He glanced at the table.	Он взглянул на стол...
Luckily, Father Yakov, in his haste, had forgotten to take the sermons.	К счастью, отец Яков забыл второпях взять с собой его проповеди...
Kunin rushed up to them, tore them into pieces, and with loathing thrust them under the table.	Кунин подскочил к ним, изорвал их в клочки и с отвращением швырнул под стол.
"And I did not know!" he moaned, sinking on to the sofa.	– И я не знал! – простонал он, падая на софу.
"After being here over a year as member of the Rural Board, Honorary Justice of the Peace, member of the School Committee!	– Я, который уже более года служу здесь непременным членом, почетным мировым судьей, членом училищного совета!
Blind puppet, egregious idiot!	Слепая кукла, фат!
I must make haste and help them, I must make haste!"	Скорей к ним на помощь! Скорей!
He turned from side to side uneasily, pressed his temples and racked his brains.	Он мучительно ворочался, стискивал виски и напрягал свой ум.
"On the twentieth I shall get my salary, two hundred roubles. . . .	– Получу 20-го числа жалованья 200 рублей...
On some good pretext I will give him some, and some to the doctor's wife. . . .	Под благовидным предлогом суну и ему и докторше...
I will ask them to perform a special service here, and will get up an illness for the doctor. . . .	Его позову молебен служить, а для доктора фиктивно заболею...
In that way I shan't wound their pride.	Таким образом, не оскорблю их гордости.
And I'll help Father Avraamy too . . . ."	И Авраамию помогу...
He reckoned his money on his fingers, and was afraid to own to himself that those two hundred roubles would hardly be enough for him to pay his steward, his servants, the peasant who brought the meat. . . .	Он рассчитывал по пальцам свои деньги и боялся себе сознаться, что этих двухсот рублей едва хватит ему, чтобы заплатить управляющему, прислуге, тому мужику, который привозит мясо...
He could not help remembering the recent past when he was senselessly squandering his father's fortune, when as a puppy of twenty he had given expensive fans to prostitutes, had paid ten roubles a day to Kuzma, his cab-driver, and in his vanity had made presents to actresses.	Поневоле пришлось вспомнить то недалекое прошлое, когда неразумно проживалось отцовское добро, когда, будучи еще двадцатилетним молокососом, он дарил проституткам дорогие веера, платил извозчику Кузьме по десяти рублей в день, подносил из тщеславия актрисам подарки.

Oh, how useful those wasted rouble, three-rouble, ten-rouble notes would have been now!	Ax, как бы пригодились теперь все эти разбросанные рубли, трехрублевики, десятки!
"Father Avraamy lives on three roubles a month!" thought Kunin.	"Отец Авраамий проедает в месяц только три рубля, - думал Кунин.
"For a rouble the priest's wife could get herself a chemise, and the doctor's wife could hire a washerwoman.	– За рубль попадья может себе сорочку сшить, а докторша прачку нанять.
But I'll help them, anyway!	Но я все-таки помогу!
I must help them."	Обязательно помогу!"
Here Kunin suddenly recalled the private information he had sent to the bishop, and he writhed as from a sudden draught of cold air.	Тут вдруг Кунин вспомнил донос, который написал он архиерею, и его всего скорчило, как от невзначай налетевшего холода.
This remembrance filled him with overwhelming shame before his inner self and before the unseen truth.	Это воспоминание наполнило всю его душу чувством гнетущего стыда перед самим собой и перед невидимой правдой...
So had begun and had ended a sincere effort to be of public service on the part of a well-intentioned but unreflecting and over-comfortable person.	Так началась и завершилась искренняя потуга к полезной деятельности одного из благонамеренных, но чересчур сытых и не рассуждающих людей.