Космаец
Шрифт:
Божич слышал какой-то шепот над своей головой, но не мог открыть глаз. Веки были тяжелые и, как ледяные глыбы, давили на белки. Его терзал невыносимый внутренний холод. Снилось, что идет дождь, а он без рубашки, завернувшись в плащ-палатку, ощущает удар каждой капли и слышит знакомый голос, который приказывает ему одеться. Наконец этот голос возвращает его к сознанию.
— Как мне холодно, дождь, что ли, идет? — спросил Иво, боязливо открывая глаза.
— Все хорошо, все хорошо, — торопливо заговорила санитарка, — сейчас мы тебя перенесем в санчасть бригады.
— Я ранен?.. А, это ты, Влайо? — Иво повернул голову к комиссару. — Черт побери, видишь, как на войне бывает… Закурить бы…
Ристич вздохнул и дал Божичу сигарету.
— Закури, — сказал комиссар и, встретив взгляд санитарки, добавил: — Ничего, ничего, пусть
— Кого ты узнал? — Божич печально взглянул на комиссара.
— Того. Он убил мою жену и сына… Мои глаза никогда меня не обманывают. Что с ним делать?
— Если это так, что поделаешь, расстреляй его, — командир роты тяжело вздохнул. Сигарета выпала из его пальцев. Глаза закрылись, а голова склонилась набок.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Вероятно, впервые в долгой истории Сербии в эту тяжелую осень многие сербы забыли отпраздновать день рождения короля — его двадцатилетие. Шестого сентября командиры четнических отрядов не посылали поздравлений юбиляру, а большинство колоколов на церквях молчало. На алтарях не пахло ладаном, но зато вся Сербия пропахла порохом. Бои разгорелись с невиданной силой. Первый пролетерский корпус через Мальен и Сувобор спускался в долину Колубары, а двенадцатый ударный корпус пробивался через Повлен и Медведник и подходил к Ядру. В то же время оперативная группа дивизии приближалась к Руднику и стучалась в двери Шумадии. Сербские дивизии, сведенные в корпуса, освобождали территории около Ибра, Моравы и Нишавы вплоть до Тимока. Войска оккупантов больше не могли удерживать бурный натиск Народно-освободительной армии и все чаще прикрывались отрядами квислинговцев. Теперь еще больше, чем раньше, немцам пригодились четники, недичевцы и льотичевцы в Сербии, усташи и домобраны в Хорватии, балисты из числа мусульман на Косовом поле и в Метохии и белая гвардия в Словении. Все это отребье было разного происхождения, они носили разные названия и были по-разному организованы, но все были вооружены немецким оружием, и все воевали против партизан.
Иногда, особенно под пьяную руку, они ссорились между собой, ненавидели друг друга, но лютая ненависть, что толкала их на борьбу против партизан, была их общим знаменем, на котором красовался двуглавый орел, а под ним кривой крест. И когда военный немецкий корабль, за который цеплялись квислинги всех цветов и оттенков, начал тонуть под натиском русских фронтов, четники всполошились. При отступлении под ударами партизанских кулаков они теряли на только моральную, но и физическую силу. Крестьянская молодежь, которую силой заставили встать под черный флаг Михайловича, бежала и с оружием переходила на сторону партизан. Многие коляши, оказавшиеся в трудном положении, убегали из своих отрядов, прятались в лесах, бродили группами или поодиночке, убивали работников народной власти в освобожденных районах, нападали на пешеходов, грабили крестьян и превращались в разбойников с большой дороги, а некоторые бежали в родные края и скрывались в землянках, выкопанных недалеко от своих домов. Им с каждым днем приходилось все хуже, но надежда не покидала их. Четники верили, что король Петр с ними, и надеялись на него. И чтобы показать народу, что король еще их и они преданы королю, командир комбинированного отряда по обороне западного фланга Сербии Драган Петрович, брат Космайца, член главного комитета социал-демократической партии, которого Драже Михайлович произвел в чин майора как раз перед началом форсирования Дрины частями пролетеров, в окруженном городе Ужице решил хотя бы двенадцатого сентября торжественно отметить день рождения короля. «Лучше позже, чем никогда», — посмеивались горожане, которых штыками согнали в церковь на это торжество. Перед началом «благодарения» Петрович как представитель «правительства» должен был зажечь первую свечу. У него дрожали руки, ведь и за этими толстыми церковными
— Кончено, братья, королевская свеча больше не будет гореть, — шептались горожане, оглядываясь на дверь, чтобы поскорее улизнуть отсюда, с этого дьявольского праздника.
После богослужения в большом зале церковного дома начался пьяный кутеж. Вино лилась, как вода. У музыкантов лопались струны, стоя на коленях вдоль зала, они склонялись перед хозяином. На их смычках трепетали тысячные банкноты.
— Эй вы, черные образины, — комкая длинную бороду, сверкая покрасневшими глазами, кричал Петрович на скрипачей, — почему у вас смычки еще целы?.. Запомните меня, мои денежки и день рождения нашего короля… Пока жив король и такие храбрые сербы, как мы, Сербия не будет коммунистической… А эти, которые шумят, — командир протянул руку в сторону гор, откуда доносилась пальба, — эти скоро завоют от боли. Погодите, вот приедет король, на всех виселиц хватит. Точите ножи, братья сербы… — Но в этот момент Петровича позвали слушать Лондон. Король Петр, по совету своих друзей в Англии, призывал спасать то, что еще можно спасти, призывал «дорогих братьев, сербов, хорватов и словенцев» объединиться в эти великие и решающие дни.
«Только объединившись в борьбе, вы сможете сохранить незапятнанной честь и славу Югославии и увенчать окончательной победой прекрасную легенду храбрости и любви к свободе, которой вы до сих пор восхищали весь мир, — несся в эфире голос короля. — Сейчас, когда победоносные армии Советского Союза стоят на нашей границе с одной стороны, а американские и британские — с другой стороны, я призываю всех сербов, хорватов и словенцев объединиться и присоединиться к Народно-освободительной армии…»
Пьяный майор Петрович выхватил парабеллум и выпустил восемь пуль в радиоприемник. Собравшиеся на пир горожане всполошились, бросились к дверям, музыканты поломали в давке смычки и спрятались под столы, откуда торчали только их ноги. Четники, окаменев, стояли в зале, не зная, что делать.
— Братья, вы слышите? — Петрович схватился руками за голову и со стоном свалился в кресло. — Это же предательство, братья! Наш король предал нас.
— О, господа, прошу маленькое слово, маленькую речь, — не растерялся американский полковник, представитель западной армии у четников, приглашенный на торжество. — Я хорошо знаю вашего короля. Он никогда не капитулирует перед коммунистами. Эта его речь, на самом деле вовсе не его. Это дело рук тех, которых вы называете monkey [37] . Кто-то другой говорил от его имени.
37
Monkey — обезьяна (англ.).
— Ошибаешься, господин полковник, — закричал Петрович. — Это он говорил. Я знаю его голос, знаю его лично. Он призвал меня присоединиться к коммунистам, призвал моих сербов присоединиться к большевикам.
— Король рассчитал, что так сейчас будет лучше всего, — начал один из командиров.
— Пусть он считает, как хочет, а у меня есть своя голова, — закричал Петрович и повернулся к своей свите. — Прикажите, пусть оседлают коней.
— Его величество…
— …Я хотел на его величество… — грязно выругался Петрович и прибавил: — Теперь он для меня ничто. Он сволочь. Предатель сербского народа… Три года борьбы против коммунистов, и теперь, когда победа уже в наших руках, мы должны сдаться? Да я этого не сделаю, хоть бы мне пришлось головы лишиться.
В зале наступила гробовая тишина. Зная Петровича, как человека, который не жалеет ни чужих, ни своих, никто не посмел встать у него на дороге, противоречить ему, все сидели по углам, опустив головы, молчали. Слышно было, как тикают часы и капает на пол со столов пролитое вино. Начальник обороны левого фланга Западной Сербии сидел в кресле, вытянув ноги, перед его глазами плыли кольца табачного дыма. Борода опустилась на грудь, длинные черные волосы падали по плечам, а глаза сверкали, как у ангорского кота. Он едва дождался, пока ординарец оседлал коня. Ни на кого не глядя, майор подошел к дверям зала и, постукивая шпорой о шпору, как делают люди, стряхивая снег с сапог, несколько мгновений печально смотрел на своих сообщников.