Космер: Тайная история
Шрифт:
Подчеркну, что внесенные мною коррективы вовсе не изменили его душу и не сделали его другим человеком. Просто они в ближайшем будущем подтолкнут Ашравана в определенном направлении, подобно тому, как уличный шулер побуждает жертву выбрать из колоды нужную ему карту.
В итоге Ашраван остался самим собой, но вскоре он станет таким собой, каким мог бы стать при более благоприятных обстоятельствах.
А может, стать именно таким ему и было предначертано судьбой? Кто знает».
Шай в своих записях отметила, что произведенные ею манипуляции столь незначительны и столь тонки, что даже люди, хорошо изучившие императора за многие годы, вряд ли их обнаружат. И это утверждение
По всему выходило, что выбравшийся из цепких лап смерти Ашраван непременно пересмотрит взгляды на жизнь. Он будет перечитывать собственный дневник и упорно размышлять над тем, каким был в молодости и что им тогда двигало. Возможно, спустя годы он устремит помыслы туда, куда изначально и должен был их устремить. Вернется на путь, с которого однажды бездумно свернул.
Отказавшись от слепого потакания сиюминутным желаниям и страстям, он все чаще будет думать о наследии, а не об очередном пышном празднике; о подвластном ему народе, а не об обильном изысканном ужине. Наконец, осознав необходимость коренных перемен в политической жизни империи, он добьется, чтобы фракции приступили к давно назревшим реформам. А может, претворит в жизнь какие-нибудь совершенно новые, наверняка даже более радикальные замыслы. В любом случае совершит он тот единственный, столь невыносимо сложный, но все же необходимый шаг, что ведет мечтателя от грез к реальным свершениям.
Перед Гаотоной будто воочию предстало грядущее, и он с удивлением обнаружил, что плачет.
И нет, плакал он вовсе не оттого, что увидел грядущее благоденствие империи. Это были слезы истинного ценителя, в чьих руках вдруг оказался абсолютный шедевр, способный своей мощью, дерзостью замысла и напором запросто посоперничать с самыми выдающимися произведениями живописцев, скульпторов и поэтов всех предыдущих эпох.
Нет, это не имитация.
Гаотона всю ночь благоговейно изучал книгу. Это был плод самоотверженного многодневного труда – труда под гнетом суровых обстоятельств. Вроде бы создававшийся легкомысленно, но на самом деле тщательно просчитанный. Вроде бы совсем сырой, но на самом деле мастерски отшлифованный.
Попадись эта книга в недобрые руки, и императору конец. А затем пошатнутся и столпы империи.
Так пусть же сохранится тайна! Пусть ни одна живая душа не прознает о том, что стремление Ашравана стать наконец истинным правителем вложила в его душу еретичка.
На рассвете изнуренный бессонной ночью Гаотона тяжело поднялся и подошел к камину.
И бросил в пламя дарованный ему Шай бесценный шедевр.
Надежда Элантриса [5]
5
Перевод И. Колесниковой.
Действие происходит после «Элантриса», при этом в рассказе содержатся серьезные спойлеры к книге.
–
– Чуть? – с улыбкой переспросил сидящий за столом Раоден. – Мы собирались ужинать час назад.
В ответ Эйш мягко запульсировал.
– Простите, милорд. Но… на случай если вы будете недовольны, леди приготовила послание. «Передай ему, что я беременна, и это его вина, поэтому ему лучше делать то, что я говорю».
Раоден засмеялся.
Эйш снова замигал. Он выглядел смущенным, насколько это возможно для сеона – сотканной из света сферы.
Раоден вздохнул. Уже час он сидел за столом в своем дворце в сердце Элантриса. Стены вокруг сияли чуть заметным светом, полностью убирая необходимость в факелах или фонарях. Раньше он недоумевал, почему никогда не видел в Элантрисе крюков для фонарей. Галладон как-то рассказывал о плитах, которые светились при нажатии, – но они оба забыли, сколько света излучали сами камни.
Раоден опустил взгляд на пустую тарелку на столе. «А ведь было время, когда мы с трудом могли добыть хоть какой-то еды, – подумалось ему. – Теперь же можем позволить себе потратить час в неторопливом ожидании ужина».
Еды было в избытке. Он лично мог превратить любой мусор в прекрасное зерно. Больше никому в Арелоне не придется голодать. И все же эти размышления напомнили о Новом Элантрисе и незамысловатом мире, выстроенном в городе.
– Эйш, – произнес Раоден на волне внезапной мысли. – Я давно хотел тебя кое о чем спросить.
– Конечно, ваше величество.
– Где ты был в последние часы перед возрождением Элантриса? Я вообще не видел тебя в ту ночь. Единственное твое появление, которое я помню, – это когда ты возник и сообщил, что Сарин похитили и забрали в Теод.
– Все верно, ваше величество.
– Так где ты был?
– Это долгая история, ваше величество. – Сеон повис рядом с креслом Раодена. – Она начинается с того, что леди Сарин послала меня вперед в Новый Элантрис, предупредить Галладона и Карату, что она отправила им оружие. Это случилось как раз перед нападением монахов на Каэ. И я направился в Новый Элантрис, совершенно не ведая, что меня там ждет…
Матисса присматривала за детьми.
Вот такая работа досталась ей в Новом Элантрисе. Каждый должен делать свое дело, гласило правило Духа. Она не имела ничего против своей работы, даже наоборот, с радостью ею занималась. Девушка делала ее задолго до того, как появился Дух. С тех самых пор, как ее нашел Дэйш и отвел во дворец Караты, Матисса присматривала за малышами. Правила Духа просто сделали ее обязанности официальными.
И она выполняла их с радостью. В большинстве случаев.
– Неужели нам правда пора спать? – спросил Теор с самым невинным выражением лица, на какое был способен. – Можно пока не ложиться, только один разочек?
Матисса сложила на груди руки и грозно подняла безволосые брови, глядя на малыша.
– Вчера ты ложился спать в это же время. И позавчера. И позапозавчера. Почему ты думаешь, что сегодняшний день должен чем-то отличаться?
– Что-то происходит, – заявил Тиил, вставая рядом с другом. – Все взрослые рисуют эйоны.
Матисса бросила взгляд в окно. Около полусотни детей, находящихся на ее попечении, жили в доме с незастекленными окнами, который нарекли Курятником за покрывающую его стены замысловатую резьбу с изображениями птиц. Курятник стоял рядом с центром внутреннего города, поблизости от собственного жилища Духа, часовни Корати, где он проводил все важные встречи. Взрослые предпочитали не спускать с детей глаз.