КОСМИЧЕСКАЯ ФАНТАСТИКА или КОСМОС БУДЕТ НАШИМ! Антология.
Шрифт:
Так вместе они и прошлись перед камерой: Оргелл снисходительно, полицейский Берт Д. со смущенной улыбкой, потом дружно уселись в плетеные кресла, вынесенные для них на террасу какой-то живописной усадьбы.
Вопрос: Оргелл, чем вы занимались на Несс?
Оргелл: Писал Воронку.
Вопрос: Писали Воронку? Именно Воронку? Такая специализация возможна?
Оргелл (снисходительно): А почему нет?
Вопрос: Вас не интересовали другие темы? Пейзаж, например,
Оргелл: Когда-то я занимался этим. Давно и, боюсь, не совсем удачно. Мне просто разонравилось писать то, что постоянно маячит перед глазами.
Вопрос: Как вас понять?
Оргелл: Очень просто. Меня интересует будущее. Я пишу будущее. Я пытаюсь передать ощущение от того, что нас может ожидать в будущем.
Наконец я увидел несколько работ Оргелла.
На первый взгляд, все они были похожи. Может, потому, что их объединял один мотив — хребет Ю.
Чудовищная голая громада, еще более впечатляющая, чем наяву.
И свет.
Странный рассеянный свет, некое эфирное сияние, пронизывающее мрачную каменную толщу хребта.
Вопрос: Разве это Воронка?
Оргелл (снисходительно): В некотором смысле, да. Писать Воронку так, как мы обычно пишем дерево или небо, совсем ни к чему. Да у нас и не очень-то доберешься до Воронки, правда, Берти?
Полицейский удрученно кивнул.
Наверняка полицейский помнил больше, чем Оргелл.
Это его и удручало.
Оргелл: Если говорить всерьез, натура никогда меня не интересовала. Если я и даю очертания хребта Ю, то скорее по привычке. Я мог бы обойтись и без всяких очертаний. Фон может быть любым. В конце концов, хребет Ю выглядит таким, каким он выглядит, только для нас с вами, и только сегодня. А меня интересует вид хребта Ю во все времена. Он интересует меня во времени. Понимаете? Живущий. Изменяющийся. Для меня вообще важнее всего и главнее всего именно это ощущение изменяющегося мира. Возможного мира, если такое утверждение имеет смысл.
Вопрос: Пожалуйста, разъясните подробнее.
Оргелл (чуть раздраженно): Любая вещь, даже самая бездарная, оставляет в человеке определенное ощущение. Это, как правило, ощущение прошлого. Вот вы смотрите на портрет женщины. На портрете женщина прекрасна. В то же время она стоит рядом с вами. Реально ей гораздо больше лет, чем на портрете, ее красота давно увяла. Вы любуетесь не самой женщиной, а ее портретом, то есть вы любуетесь уже ушедшим. Но в то же время вы вполне можете проводить взглядом другую женщину — юную, цветущую. Вот это я и называю ощущением настоящего, текущего. И лишь совершенно особое сознание, не обязательно художника, может уловить ощущение будущего, ощущение того, что еще не случилось. Скажем, я вполне могу написать женщину, которую еще не встретил, заметьте, реальную женщину! И вполне могу написать мир, который еще не случился…
Вопрос: Это
Оргелл: А почему нет? Течение времени прихотливо. В душной пустой оранжерее можно уловить аромат будущего, еще не проклюнувшегося цветка. Не случившееся всегда рядом с нами. Если ты его предугадываешь, нет проблем его написать?..
“Спасибо, Оргелл”.
Я вздохнул: не очень богато.
Как и Уиллер, художник Оргелл прекрасно помнил все, что с ним происходило на Губе, и все, что с ним происходило позже. Но того, что с ним происходило в Воронке, он не помнил.
Больше, чем Оргелл, меня заинтересовал полицейский.
В отличие от художника Оргелла, полицейский Берт Д. помнил все, что ему пришлось увидеть и услышать. Он дежурил во внутренней полосе оцепления и сам непосредственно участвовал в операции. Жаль, беседовали с Бертом Д. наедине. Было бы любопытно увидеть реакцию Оргелла на слова полицейского.
Вопрос: Вы видели все сами?
Берт Д.: Конечно, сам. Я все видел сам.
Говорил он глуховато, но точно.
У него был цепкий взгляд.
Я будто сам увидел сумерки над Воронкой, размеренно перетирающей все, что в нее попадало. Слабое сияние чуть высвечивало поверхность Губы. Время от времени луч прожектора заставлял вспыхивать клубы пыли. Праздничные радужные отсветы ложились на отполированную поверхность Губы. Первым ползущего между камней человека заметил именно Берт Д.
Ползущий между камней человек был крупный, прятаться ему было нелегко, иногда открытое пространство он преодолевал прыжком или короткой перебежкой.
Дав сигнал напарникам, Берт Д. легко нагнал неизвестного.
Они сцепились.
Но втроем полицейские, конечно, справились с Оргеллом и доставили его на таможню, как они в шутку называли свой пост, расположенный метрах в трехстах от Губы. Я художник, высокомерно заявил Оргелл в таможне. Я пишу будущее, вы не вправе мне препятствовать.
Но манера Оргелла выражать свои мысли не понравилась полицейским.
“У вас есть разрешение на посещение Воронки в ночное время? Ах нет! Ну, тогда какие споры!”
“А разве мы все не должны внимательно вглядываться в то, что может пугать или отталкивать людей? — разразился бранью художник. — Разве это не является нашим долгом?” “Удивительно, но вы правы, — сказал Оргеллу Берт Д. — Только мы, полицейские, выполняем свой долг не тайком, как вы, а открыто. Что, кстати, вы собирались делать на Губе? У вас есть с собой карандаши, краски? Ах, вы не нуждаетесь ни в карандашах, ни в красках, вы пишете просто по памяти, вам просто нужно увидеть объект! Отлично. И звучит убедительно. Только почему, черт вас возьми, вы идете к Воронке ночью и без разрешения? Ах, вы не нуждаетесь в разрешении? Извините, но это ошибка. Ошибка с вашей стороны. И не надо нам говорить, что в полиции служат одни ослы. Мы вполне приличные люди. Мы защищаем таких, как вы, от вас же самих”.