Космическая шкатулка Ирис

Кольцова Лариса

– Прочь, чудовище! – процедил он, – вот уж завладеть обликом кристаллической химеры тебе точно не удастся!

– Если тебе трудно уже отказаться от своей Ландыш, я согласна оставить её тут, – голос оборотня стал резче и злее. – Я согласна терпеть и её рядом. Можешь, как и Кук, заводить себе несколько жён. Но для этого ты должен заставить её отдать мне то кольцо с розовым Кристаллом. Я сама выброшу Кристалл в эту вакуумную дыру, дам и ей освобождение от всего прежнего. Ты же не ревнуешь меня к Куку? Мне надоело своеволие Кука, надоел и он сам. Путаный человек, он вносил вечную путаницу в мои чудесные лёгкие фантазии и сминал все узоры своей грубой и тяжёлой рукой. Я сразу наметила тебя себе, да ты был защищён от моего воздействия. Ты никогда уже не пожалеешь о том, что останешься тут навсегда.

– Не мечтай, старушка! – засмеялся он, – хватит с меня экспериментов над собою со стороны инопланетных чародеев и чародеек.

Я устал настолько, что твои примитивные роскошества и картонные чудеса мне ничего уже не дадут. Тебе не удастся сделать из меня помесь чудака Фиолета с циником Куком. Тебе не удастся превратить себя в настоящую женщину, как ты не рядись в свои феерические и фантомные шелка. Я всегда буду помнить, кто ты есть на самом деле. Инопланетное болото! Царевна-лягушка, ворующая чужую человечью кожу для своего скользкого обмана!

Она стала прежней Сиренью, и какое-то время смотрела на него укоряющим и обманчиво-ласковым взором его родной матери, готовой вот-вот ударить его по лицу. И запах изменился. В салоне заблагоухало изысканной французской парфюмерией. Бесцветная вата вокруг машины становилась более уплотнённой, она наливалась внутри себя какими-то чернильными подвижными сгустками, как грозовые тучи, она силилась явить некие устрашающие образы, но тщетно.

– Сынок, – промолвила Сирень ласково, – прости, что я по неосторожности затронула твой больной глубинный нерв. Такого больше не повторится. Я буду осмотрительнее, тоньше и тактичнее. Я подарю тебе подлинное счастье, которого ты так и не нашёл нигде. Ведь вся твоя наличная память будет у нас с тобою общей, и я создам для тебя любую красавицу, послушную твоим желаниям. Разве тебе плохо было со златолицей Лотой? Ты же не поверил болтуну Куку, что я использовала для её создания невзрачную вашу врачиху, настолько же толстокожую, насколько и не способную к утончённым любовным утехам? Это я была Лотой. Я явилась тебе впервые твоей утраченной Нэей. Я сделала для тебя желанной Ландыш. Бледную, худющую и недоразвитую поросль от старой развратницы матери, не способную ни на какую яркую любовь. Я могу быть любой желанной тебе женщиной. И уже не с Куком, а с тобою мы породим себе прекрасного сына, которого я буду любить и уже не разыграю спектакль с его утратой. На самом деле я просто не хотела играть роль матери того, кого я и родила в одном из своих воплощений. Вот видишь, не так уж и иллюзорна жизнь на моей планете, раз я оказалась способной порождать из себя уже новых существ. Капа – мой первенец. Он самый настоящий. Он не Кук, и никто другой. Зачем тебе Земля, где ты всё утратил? Зачем тебе Паралея, где тебя никто не ждёт? Зачем тебе планета Пелагеи-Бусинки, где вечная скука под лазурными небесами? Ты уже и тут вкусил все прелести такой вот бездеятельной жизни. Но это был твой выбор, – быть в стороне от всего, что тут происходит. Потрогай мои руки, они горячие и неподдельные, – Сирень взяла его руку в свою и прижала к пышной груди.

– Моя грудь такая упругая и чувствительная к ласкам, я молода телом и даю утоление жажды мужчин… Я никогда не постарею, не надоем, не утомлю и не разочарую, я всегда буду верна…

– Какая пошлая мелодрама! – засмеялся он, – какая же пошлая владычица у этой планеты! У неё только одни образы совокуплений в пошлой и пустой голове!

– Не смей! – завизжала вдруг Сирень, – не смей открывать вход для Энтропизатора в мой прекрасный мир! – она вцепилась в его лицо, буквально набросилась как дикая кошка, стремясь выцарапать глаза. Он ничего не почувствовал, но увидел, как кровь, самая настоящая и красная, закапала с его разодранного лица на его же руки, когда он оттаскивал от себя безумную бабу, – кем бы она ни была, но выглядела женщиной. По-видимому, это был самый большой урон, какой она была в состоянии ему нанести. Уже в следующие мгновения её лицо стало меняться с той быстротой, которую не фиксировали глаза. Она стала вдруг юной страдающей Ксенией у сетки аэропорта. Горьковатый аромат далёких евразийских степей наполнил ноздри. Запах озона после только что прошедшей грозы, свежий запах юных ветров. Бесконечность дороги, ведущей куда-то вверх, – к синей и никогда не достижимой черте горизонта. И тут же опять инопланетянка Гелия с её загадочным звёздным переливом в глазах и волосах. Холодные брызги, долетающие от воды, падающей вниз со скал, наползающий туман близкого вечера, и полное отсутствие живого женского духа от сидящей рядом девушки, как будто она была изваяна из самого горного воздуха, из падающих ночных звёзд. Гелию сменила невероятно милая и тоже юная Нэя, чей аромат был свеж и одновременно вкусен, так что хотелось её не только прижать к носу, но и лизнуть. И опять роскошная, вошедшая в свой женский солнечный апогей Ксения, имеющая дух раскалённого песка, по которому идёшь к желаемой освежающей и глубокой воде. И опять Нэя, но уже многодетная мать, идущая к своему женскому закату,

с едва уловимым запахом усталых осенних цветов. А уже в следующую секунду рядом сидела плачущая, бесконечно милая Ландыш, ставшая и дочерью и женой и возлюбленной, поскольку его чувство к ней всегда было наполнено жалостью, не отменяющей любви. У неё отчего-то не было никакого ярко-выраженного запаха. Она была легка и неуловима во всём.

– Как же так, Радослав? Как же ты можешь бросить меня? А сам говорил, что я единственная и последняя. Навсегда… Меня все обманывают! Кук обещал подарить планету, где я стану царицей прекрасного мира и женой чародея. И Фиолет признавался, что всегда мечтал о такой девушке как я при его жизни в Паралее. И ты, мой муж! Сказал, что я уже навсегда, до смерти. Не уходи, Радослав! Я буду принимать для тебя любой из явленных обликов. Только дай понять, кто тебе милее…

Лучше бы она этого не говорила. Поскольку он сразу пришёл в себя, осознав, что никакой Ландыш рядом нет. Рядом плакала его собственная мать, всегда внушающая непереносимую жалость, если он видел её в слезах, что было большой редкостью, но никогда не вызывающей в нём особенной-то любви. Только в детстве, когда она была нужна, а почти всегда где-то отсутствовала.

– Сынок! Неужели я уже так и не увижу тебя? Неужели ты так и не простил меня, твою несчастливую мать, которая родила тебя по любви, а жила всю жизнь без таковой. Обними меня! Не делай того, чего уже не исправишь!

– Ну, нет, Сирень, кому-то ты и матушка, а кому хуже смертушки. Хватит с меня лучезарных оборотней. На мой короткий, даже не скажешь, что век, а на короткие полвека, плюс десяток лет сверху, столько привалило такого вот счастья с безымянных звёзд, что спалило меня всего до всякого уже бесчувствия, до горелой корочки включительно. Надоело мне моё собственное творчество. Условно моё. Поскольку рядом всегда имелся безымянный и безликий сотворец. А подавалось такое вот меню с золотым обрезом, да с надписью «судьба человека космической эры», неведомому потребителю. Не верю я в судьбу, в гармонию космоса, не верю и в значимость человека. Может, и пожалел бы о такой вот горчайшей минуте, проглотить которую я уже не в силах, да говорят, что там, за чертой жизни нет сожаления ни о чём.

Очнувшись от наваждения, он ясно и чётко увидел, что нет рядом никого. Он даже не мог сказать, а точно ли были тут совсем недавно Ива и Фиолет – нахохлившаяся милая парочка двух залётных голубков из несуществующего уже времени? А точно ли была в реальности вся его жизнь, и существует ли на самом деле простенькая, но изысканная всё равно, звонкая юная Ландыш, которой достался неведомо за какие грехи, не от неё уставший, седеющий бродяга? В следующее мгновение он открыл верхнюю створку машины и спрыгнул вниз, где и пропал навсегда. Аэролёт закрылся и в автоматическом режиме взял курс обратно. В сторону острова в сиреневом и беспредельном океане, где и был вход в подземный ангар, укрывающий звездолёт Кука.

Явление старца из ниоткуда

Кук вошёл в свой отсек отдыха. Следом вошёл сын Владимир, самый красивый из его сыновей. – Отец, – сказал он, – прибыл аэролёт Радослава. Но пустой. На сидении лежало вот это, – Владимир протянул отцу огромный перстень чёрно-фиолетового цвета. Кук взял, пока ещё мало что понимая. Владимир в замешательстве рассматривал свою ладонь, на которой был заметен красный след, вроде как от несильного ожога.

– Больно? – встревожено спросил Кук.

– Да нет, – ответил сын, – но странно. Он же холодный по ощущению. Как это Радослав носил его на себе? Такая тяжесть…

Кук с опаской скинул кристалл на свой столик у гостевого дивана, – Иди, Володя. Только узнай, где сам Радослав. Лети к нему в дом. Мне доложишь. Я уже час не могу его обнаружить. Связь с ним заблокирована непонятно почему, – её просто нет.

Оставшись один, он сел и стал смотреть на Кристалл. Тот менял свои оттенки, превращаясь из чёрного в густо-фиолетовый, а потом стал светлеть до нежно-сиреневого цвета. И вдруг стал стабильно синим как васильковый сапфир.

Не ощущая времени, он незаметно для себя вздремнул. Кто-то прикоснулся к его плечу, отчего он вздрогнул, с криком просыпаясь, – А-а! Кто это?

Перед ним стоял странный старик, одетый во всё чёрное. Лицо его было красно – кирпичного цвета, а глаза, васильковые и яркие, смотрели на Кука с нескрываемым любопытством. Седые, начисто лишенные пигмента волосы, похожие на пух одуванчика, так что и бело-розоватые проплешины можно было рассмотреть на его черепе, были забраны в тощий хвостик. Покрой одеяния был примерно таков, как у монаха, который вдруг по безумию отрезал свою рясу наполовину. Штаны были также короткие, узкие, а ботинки как бы запылённые. Не то временем, не то реальной сухой грязью. Короче, не очень опрятный дед, имеющий вид удручающей и запущенной старости. Таковых Кук видел только в музейных инсталляциях или в игровом кино на исторические темы.