Космонавт Сергеев
Шрифт:
— Летать хочется? — спросил как-то Леша, обняв его за плечи.
— Хочется, Леша!
— Ничего, наверстаем.
— Обязательно наверстаем.
— Может, партию в шахматы?
— Не-т, — засмеялся Саня. — В поддавки я уже играл с Жорой. Под маркой уссурийского зверя. Больше не играю.
Он не имел права расслабляться и унывать. Он должен был улыбаться, как советовала медсестра Антонина Максимовна. И старлей доблестных ВВС улыбался. С улыбкой сдавал анализы, отсчитывая сердцем шаги, часами сидел в лабораториях, где просвечивали, осматривали, прослушивали, простукивали. Это было хуже всякой каторги, и Саня понял, что вынужденное безделье и оторванность от мира страшнее каторги. Но интуиция подсказывала: самое страшное — впереди.
Он уже начал привыкать к размеренному, ничем не нарушаемому ритму госпитальной жизни, как неожиданно на восьмой день размеренность лопнула. Началось с того, что Георгий Степанович объявил: с летной работы списан и после завтрака уезжает. Они молча пожали ветерану руку и отменили зарядку. Слова не требовались. Слова были фальшивы. Потом, после завтрака, дежурная медсестра попросила всех троих пройти в кабинет начальника отделения. Они удивленно переглянулись и, не скрывая волнения, пошли по коридору. Саня вошел первым и обомлел. В кабинете сидели какие-то незнакомые ребята в коричневых халатах, а за столом… генерал Матвеев.
— Садитесь, — приказал генерал. — Раз все в сборе, начнем. Скрывать не стану. Вас, как говорится, было много на челне. Около ста человек. Осталось одиннадцать. Самых сильных, самых здоровых, — он обвел всех долгим взглядом, словно пересчитывая. — Теперь предстоят специальные испытания. Самые тяжелые и сложные. Все предыдущие кандидаты в космонавты проходили эти испытания порознь. Сейчас, по рекомендации психологов, создается единая группа. Жить будете в одной палате, но теперь вам разрешаются прогулки, будут предоставляться увольнительные. Присмотритесь друг к другу, постарайтесь подружиться. Не скрою — это тоже проверка. Коммуникабельности, мобильности, человеческих качеств. За вашим поведением в естественных условиях будут наблюдать специалисты. Их оценки, выводы учитываются при окончательном решении. У меня всё. Вопросы есть?
Вопросов не оказалось.
— Можете быть свободны! — сказал генерал.
Глава 14
Потери
Их осталось пятеро. Саня, Леша, Жора, Дима, Марс.
Всего пятеро из тех ста, что были на челне, из тех одиннадцати, что отправились в самый опасный путь. Остальные сошли, как сходят с тяжелой дистанции бегуны, и могущественные судьи вычеркнули их из списков соревнующихся — по жестким правилам финишную черту пересекает сильнейший.
Их осталось пятеро.
Не выдержавшие ритма и адского напряжения уходили поодиночке, небрежно махнув на прощанье рукой и насвистывая старые, забытые миром песенки. Они уходили навсегда, не оставляя никому адресов и телефонов. И только один задержался на пороге.
— Ребята! — отчаянно тихо сказал он. — Я чувствую себя ветераном наголову разбитого полка. Но даже если весь полк разбит, кто-то должен остаться. Выстоять! Самый лучший из нас, ребята, самый счастливый!
— Прорвемся, браток! — Моряк Жора согнул руку, и она взбухла буграми мышц. — Прорвемся! Ты мне веришь?
— Желаю вам удачи, ребята!
Он тенью шагнул в проем двери, ничего не насвистывая, не бравируя. Саня видел, как он шел по тротуару, опустив голову и чуть сутулясь, словно придавленный огромной, нескончаемой бедой, и беда его, казалось, так тяжела, как не бывает тяжела ни одна беда.
Старлей доблестных ВВС знал: потерпевший крушение никогда не увидит звезд.
— Жаль, — вздохнул Леша. — Хороший парень. И улыбка замечательная. Как, кстати, его фамилия?
Никто не помнил фамилии потерпевшего крушение.
— Печально, — сказал Леша. — Я тоже не знаю его фамилии. Печально.
— Так мы всего три дня вместе, — виновато
— Подчистую списали?
— В авиации оставили. А в космосе работать не разрешили.
Они уходили, непревзойденные мастера воздушных боев и перехватов, летчики-асы и моряки, талантливые инженеры и конструкторы. И Саня подробно записывал все причины, по которым эти мужественные люди не подходили для работы в дали от нашей голубой планеты, потом бросил — никакая статистика, никакой анализ не открывали закономерности. Один увлекался боксом, и врачи обнаружили какие-то дефекты от многочисленных ударов в голову. Другой просто не выдержал нервного напряжения. Третий в детстве переболел чем-то, при тщательном обследовании открылись последствия болезни. У четвертого левый глаз видел на одну тысячную хуже правого. Пятый лет десять назад, играя в футбол, рассек коленку о камень, и этого оказалось достаточно, чтобы остаться за бортом. Шестой… На чашу весов ставились все падения, ушибы, стрессы, синяки и шишки, полученные в той прошлой жизни, из которой они пришли в эти стерильно белые коридоры. Всё, абсолютно всё, не имевшее никакого значения в прошлом, нисколько не мешающее жить и работать, вдруг встало на пути к звездам роковым барьером.
— Эх, — стонал у стены молодой парнишка, известный парашютист. — Мало меня батя порол в детстве! Мало!
— При чем тут батя? — не понял Саня.
— Как же. Батя предупреждал: на высотку, где шли бои, не ходи. А я, дурак, начхал на его совет. И наткнулся на ржавую фашистскую проволоку. Весь бок распорол. Теперь вот — негоден!
«Негоден!.. Негоден!.. Негоден!..» — настоящее определялось прошлым. Затихали понемногу смех и шутки, никто больше не рассказывал анекдотов. Белый коридор, еще недавно такой уютно-тесный, казался большим и холодным. Пустовали ряды кресел перед врачебными кабинетами, пронзительно, до тошноты, пахло больницей и лекарствами. С каждым часом, с каждой минутой нарастало, накапливалось нервное напряжение, готовое в любой момент выплеснуться наружу, как неизрасходованный заряд огромной разрушительной силы. Тягучая, словно пыльная, дорога, неизвестность поджидала за каждой дверью. И требовалось все выдержать, выстоять и не сломаться, чтобы вырвать у судьбы право в бесконечных тренировках, занятиях, в абсолютном режиме ограничений начать путь в космос.
Кто из пяти станет этим счастливчиком?
Саня не знал ответа. Иногда, вглядываясь в поредевшие ряды, он и вправду ощущал себя ветераном наголову разбитого полка, и то, что еще не сорвался, казалось лишь следствием точного расчета, тактики и опыта многочисленных врачебно-летных комиссий, накопленного в авиации. Опираясь на него, старлей доблестных ВВС с улыбкой демонстрировал медикам свои глаза, грудную клетку, уши, горло, нос, руки, ноги — все было в порядке. Но до финиша оставалось еще очень много шагов, и любой мог привести в кабинет, где подписывают приговоры. Это могло случиться в середине пути, а могло произойти и в самом конце, когда радость от преодоленного уже кажется победой, а на самом деле бегун падает в нескольких метрах от финишной черты. Все могло произойти. Но как бы там не было, надо сохранять выдержку и спокойствие. «Я спокоен, — говорил он себе, — я читаю «Последний взгляд» Джеймса Олдриджа и абсолютно спокоен».
— Сань, а Сань, — плюхнулся рядом Жора. — Чего они Лешу целый час держат? Еще эскулапы называются! Как считаешь, прорвемся или нет? Имеешь на этот счет собственное мнение?
— Конечно, прорвемся, Жора, — старлей доблестных ВВС оторвался от книги. — Стоит докторам женского пола взглянуть на тебя, и они немедленно выдадут самые лестные заключения!
— Да-а… — Жора белозубо улыбнулся, по-детски влюбленно оглядывая свое тело, небрежно поиграл мощными бицепсами, и тяжелые, литые мускулы взбухли, перекатываясь, у него под кожей. — Это как пить дать! Прорвемся! Только чего, я тебя спрашиваю, они Лешку час держат?