Космонавты живут на земле
Шрифт:
Леня в этот день готовил для отдельного издания свои путевые очерки об Арктике. Черная лента портативной «Эрики» пропустила через себя десять страничек с двойным интервалом, а на одиннадцатой запнулась: она так и осталась недописанной. Позабыв об арктических свирепых морозах и своих недавних друзьях, осваивавших там белые просторы, Леня упорно думал: «Нет, она не позвонит… Слишком уже поздно, чтобы она позвонила». Он поймал себя на том, что волнуется, и откровенно спросил: «Да тебя-то, друг, почему это взяло за живое? Ну не придет, сам съездишь
Он тотчас же себе признался, что действительно очень хочет, чтобы появилась в этой комнате девушка, чтобы, выбежав на звонок, он увидел ее румяное с холода лицо и тающие на меховой шубке снежинки. И чтобы она застала его именно за «Эрикой», рядом с которой уже лежат первые страницы нового очерка, названного «Белое безмолвие». Она бы сразу поняла, как удачно полемизирует он с Джеком Лондоном, у которого умышленно заимствовано это название. Ведь именно для этого он с утра наводил чистоту в комнате, продумал все до мелочей, в том числе и беспорядок на своем рабочем столе: разбросанные сувениры, привезенные им из многих стран, и выставленный напоказ толстый фотоальбом с десятками экзотических снимков.
Но время шло, а никто не звонил. Сумерки за окном уже значительно погустели. Рогов включил телевизор и, разочарованно позевывая, впустил в комнату серенаду какого-то эстрадного концерта. Певец с высокой, смахивающей на парик шевелюрой меланхолично повествовал о том, что у него во дворе опять дождик идет. Плакали навзрыд под этот дождик саксофоны, неистовствовал тощий пианист. Рогов переключил программу. На экране заметались в залихватском танце кавказские джигиты. Не успели они завершить последние отчаянные прыжки, диктор объявил кинофильм «Верные друзья». Леня выключил телевизор и, чтобы получше осмыслить одиннадцатую, трудно дававшуюся страницу, лег на диван и заложил руки за голову. От ненастной, тоскливой погоды клонило в сон. Он зажмурил веки и сладко потянулся.
Телефон взорвался длинным звонком. Вскочив с дивана, он схватил трубку, едва не уронив ее, и совсем растерялся, услыхав знакомый звонкий голос:
– Это вы, Леонид Дмитриевич?
– Ну да, я. Самым подлинным образом я.
– Докладываю, что приехала.
– Где же вы сейчас, Женя? Скажите. Я поймаю первое такси и подскочу, чтобы вам не терять напрасно времени.
– Спасибо, но я совсем рядом. Только что была в магазине «Синтетика», потом пошла по проспекту и незаметно очутилась у вашего дома.
– Значит, вы у подъезда? – пересохшим от волнения голосом осведомился Леня. – Вы звоните из желтой будочки.
– Совершенно верно, из желтой.
– Я… я сейчас выскочу вас встретить.
– Да не надо, Леонид Дмитриевич, – засмеялась она совсем уже откровенно, – кнопку седьмого этажа я на лифте и сама в состоянии нажать.
Он распахнул дверь и стоял на лестничной площадке до тех пор,
– Подержите мои покупки, Леонид Дмитриевич, и укажите, где раздеться. Впрочем, я уже вижу вешалку.
Она вошла в комнату, потирая порозовевшие ладони. Маленькими веселыми искорками сверкали на бровях тающие снежинки.
– Как у вас все здесь интересно! – нараспев сказала Женя, оглядываясь по сторонам. Еще не было случая, чтобы человек, впервые переступивший порог этой комнаты, безразлично отнесся к Лениному фотоискусству. Фотоснимки, развешанные в продуманной асимметричности, сразу привлекали внимание, и Женя, как первоклассница, захлопала в ладоши.
– Боже мой, до чего же прелестны эти тигрята! Где вы их так удачно подкараулили?
– У нас на Амуре, – словоохотливо пояснил Рогов, – специально с тигроловами пять дней ходил по тайге. Самку они изловили, а этих, в то время еще совершенно бес обидных, сирот мы позировать заставили немного.
Женя долго рассматривала африканские пейзажи, борьбу путешественников с грозной анакондой и тут же рядом фотоснимок широколицего курносого парня в тулупе на фоне бесконечных ледяных просторов.
– Повар полярников Леня Луков. Мой тезка, – представил Рогов, – прошу любить и жаловать. Вы и вообразить не можете, каким запасом юмора обладает этот человек. Зимовщики утверждали, что он один в состоянии заменить эстрадную программу. Кулинар первого класса. Работал, работал в московском «Гранд-отеле» и – добровольно на полюс. Мы так и называли там нашу столовку – «Гранд-отель». А вот эта белая медведица довольно свирепого нрава, – показал Рогов на соседний снимок, на котором зверь, поднявшись на задние лапы, шел на объектив. – Неприятное было свиданьице… радист ее наш подстрелил.
– А вот этого зверя кто подстрелил? – вдруг засмеялась Женя, и Леня поднял голову. С большого цветного фотопортрета смотрела на них белокурая молодая женщина, словно удивляясь, что эти двое могут здесь делать в ее отсутствие. Что-то холодное, подчеркнуто правильное было в ее красоте, будто сошла она с фарфоровой чашки дорогого сервиза.
– Это Нина… моя жена, – ответил Рогов тихо, и Женя перестала смеяться. Он помолчал и поправился: – Бывшая жена.
– Бывшая, – повторила за ним непосредственная Женя, – такая красивая, и уже бывшая.
Рогов пожал плечами.
– Ей не очень-то нравилось, что я такой бездомный бродяга. Да и поклонников было слишком много. Один из них оказался удачливым. – Он подумал и невесело прибавил: – Вероятно, мне надо было отказаться от профессии журналиста. Глядишь, и сберег бы красивую жену.
Женя не улыбнулась.
– А вот это что? – воскликнула она, подходя к столу и явно желая переменить тему разговора.
– Зуб акулы.
– Что вы говорите! – воскликнула Светлова. – Самой настоящей?