Космополит. Географические фантазии

Генис Александр Александрович

— И на это берет? — с недоверием спросил я.

— Если бросить в воду.

Справедливости ради следует сказать, что рыба ловилась поровну. Индейцы превосходили нас не искусством, а терпением. Мы меняли тактику и блесны, они позволяли крючку волочиться за бортом.

— Давно вы живете на этом озере? — завел я беседу.

— Что значит — давно? — удивился Алекс. — Всегда жили.

Привычно почувствовав себя эмигрантом, я замолчал и принялся глазеть по сторонам.

Вскоре оказалось, что первозданная, на наш взгляд, природа была им коммунальной квартирой, ландшафт — их семейной хроникой. Не успели мы отчалить,

как Джим остановился у гранитного валуна.

— Папашу навестить, — объяснил более разговорчивый Алекс.

Во мху и правда торчала палка с перекладиной. На нее Джим положил пачку сигарет без фильтра. Алекс добавил горсть конфет. Из уважения к языческому обряду мы сняли накомарники, но от вопроса я все-таки не удержался:

— Какая же это вера у вашего племени?

— Христианская, — объяснил Алекс.

Узнав, что озеро обитаемо, я стал внимательней смотреть по сторонам и вскоре обнаружил признаки цивилизации: красные ленточки на деревьях. Выяснилось, что ими помечают места, где стоит мыть золото.

— А если другие узнают? — опять вылез я.

— Для них и метят, — ответил Алекс, теряя терпение.

Обедать мы остановились у Джимовой тещи, вернее — на ее даче. Неуловимая тропинка — нога в ней утопала, не оставляя отпечатка, — вела к внезапной поляне с фанерным ящиком без окон.

— Чтобы медведи не залезли, — не дожидаясь вопроса, объяснил Алекс.

Вокруг обильно росла черника — по грудь. Пока мы жарили бесценных полярных судаков, индейцы деликатно закусывали сервелатом. Рыбу они ели из необходимости, мясо — только зимой. Одного лося хватало до весны. Деньги им нужны были исключительно на выпивку. Если удавалось до нее добраться, денег не хватало. Если нет, оставались лишними. Прошлым летом Джим купил щенка за триста долларов. Я думал, для езды, оказалось, для удовольствия. Возле круглого («чтобы буран не снес») дома жила целая свора. Внутри его были печка, лавки и несколько книг о вреде алкоголя на языке кри. Его живописный алфавит напоминал тот, что мы придумали с второгодником Колей Левиным для тайной переписки. Ни нам, ни им писать было особенно не о чем.

66

К настоящему Западу ведет одна дорога — 66-я. Вдоль нее стоят кресты с жестяными цветами. Ее изображают на игральных картах, ножнах и галстуках (по ту сторону Скалистых гор их все равно редко кто носит). Но главное — по ней до сих пор едут к Тихому океану. А навстречу, но уже по рельсам, несутся товарные составы: тридцать, сорок, сто вагонов, и на каждом написано «CHINA EXPORT». Знали бы китайские кули, строившие в XIX веке эту железную дорогу, что кладут шпалы для соотечественников.

В этих краях для всех, кроме тепловоза, дорога — не средство, а цель. В пути не бывает скучно, ибо аттракционом становится избыток пространства. Об этом догадываешься, когда возвращаешься на Восток, к цивилизации, где теперь мне и двухэтажные дома кажутся излишеством.

На Западе нет ничего, кроме пустыни, перемежающейся плоскими холмами. Здесь их зовут по-испански: mesa, что означает «стол». В сущности, это — сопка, с которой сняли скальп вместе с лучшей частью черепа. Такая операция и гористый пейзаж вытягивает по горизонтали. На Западе, где еще не знают, что Земля круглая, глаз видит на сто миль. Это

как любоваться Кремлем из моей родной Рязани.

В отличие от Сахары, где я однажды пробовал заблудиться, эта пустыня кишит жизнью. По ней бродят независимые быки и скачут неоседланные кони. В камнях, предупреждают дорожные знаки, живут скорпионы, гремучие змеи и пауки «черные вдовы». Понятно, что меньше всего тут людей, во всяком случае, оседлых. Пустыня подразумевает перемещение. Даже флора тут легка на ногу. Сухие кусты перекати-поля колесят по красной земле, которая была бы уместней на какой-нибудь другой, расположенной ближе к Солнцу, планете.

В лишенном примет пейзаже путнику, как буриданову ослу, трудно выбрать место для привала. За него это делает закон, превращающий в казино каждый оазис. В резервациях можно играть, но нельзя распивать спиртное. Индейцам от этого не легче. Доходы от белого азарта пропиваются в столице племени навахо.

Гэллап — странный город уже потому, что здесь больше всего миллионеров на душу крохотного населения. Улица (всё та же 66-я дорога) уставлена ломбардами, где жаждущие закладывают фамильное серебро и племенную бирюзу. Универмаг предлагает товары повседневного спроса: седла по 400 долларов, волчьи шкуры — по 600, лассо — 25, подержанные отдают за десятку.

Выйдя из магазина не сторговавшись, я оказался в центре внимания. Покрытый дорожной грязью, в малиновом шейном платке, с подобранным в пути орлиным пером за ухом, тут только я и походил на индейца. Мне даже похлопали прохожие братья, слонявшиеся большую часть своей жизни между «Макдональдсом» и кинотеатром «Dreamcatcher». Шаманы так называют деревянный обруч с кожаной паутиной, в которой застревают сладкие сновидения, чтобы повторяться каждую ночь. Но в Гэллапе снами торговал Голливуд — без всякого успеха. Зал был закрыт до лета, когда сюда приедут «Солисты пустыни», чтобы сыграть индейцам Моцарта.

«Вот бы покойник обрадовался», — подумал я и отправился в Аризону. Сразу за границей началась пыльная буря. Стойкий напор ветра поднял ландшафт за шиворот и вытряс его на нас. В красной пыли исчезли земля и небо. Тьма погрузила мир в транс, из которого нас вывел телефонный звонок.

— Ты хоть знаешь, — с упреком сказали в мобильнике, — что Папа умер?

— Все там будем, — искренне ответил я, ведя машину по наитию.

66-я, однако, не подвела. К вечеру, который мне уже казался вечным, она рванула в горы, перебравшись в знакомый климат. Первую сосну я встречал, как Шукшин — березу, из деревьев в пустыне — только телеграфные столбы.

Как всегда, приближение гор рождало аппетит — и такой, и духовный. Первый в Сидоне утоляют наспех, зато душой занимаются всерьез. На бензоколонке, отклонив предложение сфотографировать свою ауру, я купил карту благодатных «воронок», ради которых сюда стекаются паломники той кудрявой секты, что объявила о наступлении Нового века и скомпрометировала его.

К колодцу веры мы брели гуськом и молча, оставив из благочестия бутерброды в багажнике. Согласно карте, путь к духовным сокровищам был несложным: идти, пока не проймет. И действительно, тропа кончалась речной отмелью, которую украшали пирамидки из гальки, сложенные нашими благодарными предшественниками. Под алой, как знамя, скалой, мы уселись дожидаться разряда духовной энергии.