Костер на льду (повесть и рассказы)

Порфирьев Борис Александрович

Любого, кто присутствовал на стадионе, поразила та упругая спираль, в которую закручивается тело Снежко­ва. И неискушенному зри­телю непонятно, каким об­разом его вялая рука, сжи­мающая диск, выбрасы­вается в молниеносном рывке.

А сколько грации в этой расслабленности, переходя- щей в стремительность! До чего горда и строга его осанка в толчке! Но все это меркнет перед работой его ног.

И неудивительно — он не был бы выдающимся диско­болом, если бы природа не была благосклонна к нему: ибо, выражаясь фигурально, диск метают

ногами.

Такие ноги появляются раз в столетие. И только им обязан этот высокий, широ­коплечий и сильный спорт­смен, которого толпа подхва­тила вчера на руки прямо с пьедестала почета и по­несла по стадиону.

ПРОЛОГ

Но старая шпора лежит на столе, Моя отзвеневшая шпора. Сверкая в бумажном моем барахле. Она поднимается спорить. (Николай Тихонов).

Я положил газету на стол и усмехнулся. Не потому, что очерк показался мне развязным. Нет. И о других моих товарищах по команде писали подобное: здесь так принято — любят делать из всего сенсацию. А то, что меня перехвалили — это ерунда. Я знал себе цену — мне не только далеко до мирового рекорда, но даже и до всесоюзного.

Усмехнулся я из-за вывода, к которому пришел ав­тор очерка.

Наивный человек, если бы он знал все...

Я поднялся и подошел к окну. Напротив гостиницы, над крышей шестиэтажного дома, вспыхивали и гасли красные и зеленые буквы. Я подумал, что лаконичную рекламу перевести куда легче, чем витиеватый газетный очерк. С первого взгляда было понятно, что меня угова­ривают покупать подтяжки; я не понял лишь последнее слово; оно, очевидно, обозначало название фирмы... Если бы Спортивные игры проходили в нашей стране, то на самом видном месте против гостиницы, в кото­рой жили гости, вместо подобной рекламы сейчас бы вспыхивали слова привета участникам соревнований...

Я облокотился на подоконник. Площадь была ярко освещена. Сплошным потоком двигались автомобили и автобусы. Весь тротуар был заполнен толпой. Броса­лись в глаза непривычно короткие плащи с погончиками на мужчинах и брюки на девушках... Чужой город...

А все-таки до чего это здорово, что здесь, в чужом огромном городе, наши успехи нашли достойную оценку...

Но как наивен журналист! Он называет меня про­фессионалом и считает, что природа была благосклонна к моим ногам! Если бы он удосужился побеседовать со мной, я бы рассказал ему, как было дело.

Глава первая

Думал: «Мужество — это вот: Взять чемодан и сказать: «Пока! Я на войну...» Улыбнуться слегка И

повернуться к слезам, К зовам маминым,— на вокзал! (Михаил Луконин).

В это воскресенье я, как обычно, был на институт­ском стадионе. Мне нравилось приходить сюда раньше других, когда солнце еще скрывается за домами и на футбольном поле сверкают капельки воды; я оттаски­вал в сторону пожарный рукав; любуясь тоненькими струйками, упруго вырывающимися из его проколов, и, сделав зарядку, начинал бить по воротам. Я ставил мяч на одиннадцатиметровую отметку и, разбежавшись, по­сылал его в «девятку». По утрам на стадионе не было мальчишек, и после каждого удара мне приходилось самому бежать за мячом, но это не огорчало меня,— я делал рывок, нагонял мяч и, установив его с другой стороны ворот, повторял удар... Позже появлялись ре­бята; некоторые подходили, чтобы поздороваться со мной, но, в общем, каждый занимался своим делом, и я не обращал на них внимания.

В это утро все было обычно.

Но вдруг,над стадионом прозвучал чей-то растерян­ный возглас:

— Война!

Мой взгляд машинально следил за катящимся мячом.

— Война!.. Утром немцы бомбили Киев!

Какое-то время я продолжал стоять в растерянности, потом круто повернулся и побежал к люку под трибуной, где уже толпились наши студенты. Когда я пересекал футбольное поле, кто-то догадался включить громко­говоритель, и я замедлил бег. Ребята и девушки были в майках и трусах,— казалось, сейчас они построятся в люке, чтобы через минуту выйти на парад,— такая мысль мелькнула в моей голосе, но страшные слова, разносимые радио, перечеркнули ее.

Когда я подошел к ребятам, все стояли молча и со­средоточенно смотрели в серебристый рупор. Гравий хрустел у меня под ногами, и тотчас несколько человек сердито покосились в мою сторону. Я замер. Так мы и стояли, боясь шелохнуться, до тех пор, пока в репро­дукторе не зазвучал марш.

Сразу же раздались голоса — взволнованные, расте­рянные, гневные:

— Зарвался Гитлер!..

— А еще Риббентроп в Москву приезжал...

— Товарищи, что же это будет? Как наша учеба?..

— Ну, не зря мы по стрельбе отличились на сорев­нованиях...

— У меня сестра с мужем на самой границе. Неужели погибнут?..

— Не на тех нарвались! Россия даже Наполеона разбила...

— Так жизнь наладилась...

Толпа, которая только что боялась пошелохнуться, сейчас бурлила, и я с трудом отыскал в ней белобрысый бобрик Кости Сумерина.

— Коська!

— Сашка? Ты здесь? А я только пришел.

Мы вышли из толпы. Молча поднялись по ступень­кам трибуны; уселись в последнем ряду.

Я сказал:

— Боюсь, что в военкомате полно народу...

— Все равно надо сейчас.

— Да. Только не знаю, как я скажу матери.

У меня тоже будет буза, как и в тот раз. Но мне, конечно, проще — отец поддержит.

— Жалко маму. Совсем одна останется, старенькая...

Я уперся ладонями в раскаленное дерево скамейки, потом резко поднялся:

— Пошли. Я быстро оденусь.

В люке под трибуной комсорг последнего курса пу­тейцев кричал:

— Да что мы тут митингуем! Надо в институт идти. Разве мы одни на фронт рвемся? Другие, может быть, в институте уже организованно...