Косточка с вишней
Шрифт:
– Ставь пакеты на стол! Там есть огурцы, помидоры, зелень с нашего огорода… могу сделать салат. Хочешь?
Я пожал плечами. Мне было все равно.
– Тогда погоди минуту! – Женька деловито начала вытаскивать продукты из пакетов.
– Значит, это здесь ты ночевала, когда была маленькой? – поинтересовался я.
– Ага! – беспечно ответила Женя, – Будь моя воля, проводила бы здесь все лето вдали от цивилизации… Дедушка со скандалом уводил меня домой!
– И тебе не страшно было оставаться здесь на ночь?
– А чего бояться? –
В том-то и дело! Я бы, наверное, чувствовал себя здесь ночью неуютно.
Я подошел к окну. Снаружи стало совсем сумрачно, море из полупрозрачного бирюзового превратилось в темно-синее. Капли дождя с силой барабанили по воде и почерневшему песку.
Я даже пожалел, что не прихватил с собой альбом с красками. Это грех видеть такое чудо собственными глазами, и не запечатлеть.
Ко мне подошла Женька и взглянула на меня снизу вверх:
– У тебя такой забавный отрешенный вид. О чем ты думаешь?
– О том, что неплохо было бы нарисовать вот это всё… – я кивнул на окно, за которым ветер гнул кусты оливы.
– Ты рисуешь? – удивилась Женя.
– Корабли… – признался я, – И море.
– Как Айвазовский?
– Думаю, до Айвазовского мне очень далеко, – рассмеялся я, – Он великий.
Дождь барабанил по крыше. Мы молчали и, кажется, любовались одной струйкой дождевой воды, которая сбегала по стеклу.
– А я люблю картины Пабло Пикассо, – внезапно сообщила Женька.
– Серьезно? – удивился я.
– Да… Они все необычные. Мне именно такое и нравится.
Женя прислонилась лбом к холодному стеклу и продолжила:
– Я как-то даже увлекалась его биографией. Ты знал, что у него была русская жена? Потомственная дворянка, талантливая балерина… Она танцевала в самой знаменитой на то время труппе Дягилева. Пикассо стал первым и единственным мужчиной в ее жизни. Конечно, Ольга оказала на художника большое влияние. Они прожили вместе семнадцать лет, воспитывали сына… А потом Пабло ушел к молоденькой француженке. Ольга так и не смогла оправиться от разрыва отношений, остаток жизни провела в одиночестве, страдая от болезни и охватившего ее безумия. А Пикассо даже не пришел на ее похороны, сославшись на то, что пишет новую картину. Впоследствии он повстречал новых муз и пережил Ольгу на целых двадцать лет. Вот так-то.
Я покосился на Женьку. Она стояла грустная и задумчивая.
– И как бы негативно Пикассо после расставания не отзывался об Ольге, все-таки как-то обмолвился, что ему лучше увидеть ее мертвой, чем счастливой с кем-то другим.
– Это очень печальная история, Женя, – осторожно сказал я.
– Как бы там ни было, мне бы хотелось стать чьей-то музой, – вдруг важно заявила Женька, – Изменить чью-то жизнь…
– Ты-то изменишь, – улыбаясь, пообещал я Женьке, – Будь в этом уверена.
Глава пятнадцатая
– Это погода плачет, не хочет, чтобы я уезжал из этих мест, – деловито
Мы сидели с Женькой за столом и уминали овощной салат, заправленный оливковым маслом. За окном по-прежнему дождь лил стеной. Он не моросил, просто обрушился на нас, как ушат. Свет мы по-прежнему не выключали. В доме было светло, сухо и уютно.
– Какой-то циклон к нам опять прицепился! – поморщилась Женька, – Холодрыга начнется.
– Разве это холодрыга? – засмеялся я, – Ты просто не была зимой у нас в городе…
– Вообще тут как таковой зимы никогда не было, – пожала плечами Женя, – На моем веку! Поэтому я, правда, понятия не имею, о чем ты. У нас всегда плюсовая температура.
Я сидел, задумавшись: каково это не ощущать полноценную смену всех времен года?
– В холодной зиме есть своя прелесть, – наконец, проговорил я.
– Это какая же? – заинтересованно взглянула на меня Женя.
– Например, ты не представляешь, как прекрасно морозным днем пахнет ельник.
Женя даже жевать перестала.
– Мы в начальной школе проходили произведения Пришвина, вот ты сейчас очень похоже изъясняешься.
– Спасибо, мне это льстит! – простодушно ответил я.
Я заметил стопку тетрадей на столе, на одну из которых была приклеена яркая наклейка: «Не влезать! Убьет! Личные записи Евгении В.».
– Ты ведешь дневник? – кивнул я таинственный блокнот.
– Выписываю немного, то, что берет за душу, – нехотя призналась Женя, – А потом, бывает, заучиваю. Хорошо память тренирует.
– И что из последнего ты записала?
– «Лиличку!».
– Ну-у, – протянул я, – Думал, ты меня удивишь чем-то новеньким! А «Лиличка!» – это классика, это стихотворение все знают. По-моему, оно даже есть в школьной программе.
Женька уверенно схватила тетрадь и начала ее листать, а затем протянула мне.
– Давно Маяковского читал?
– Ну, вот в школе и читал, – ответил я.
– А теперь, – сказала серьезно Женька, – Перечитай заново. Внимательно, строчку за строчкой. Чтобы дух захватило.
Я притянул к себе раскрытую тетрадь. У Женьки был красивый каллиграфический почерк.
Вместо письма
Дым табачный воздух выел.
Комната –
глава в крученыховском аде.
Вспомни –
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.