Костры амбиций

Вулф Том

Казалось, отец смотрел на него нескончаемо долго, потом открыл рот, закрыл, коротко перевел дух, словно отвергнув все обычные, принятые у людей способы выражать удивление и недоверие при оглашении вести о несчастье. То, что он в конце концов сказал, при полной своей логичности, озадачило Шермана:

— Кто?

— Ну кто… полиция. Полиция Нью-Йорка.

— За что? — Лицо обескураженное, полное боли. Что ж, Шерман ошеломил отца, все правильно, и, вероятно, лишил способности рассердиться…

— Халатность за рулем, бегство с места происшествия, несообщение властям.

— Автомобиль! — протянул отец, как бы говоря сам с собой. — И завтра тебя собираются арестовать?

Кивнув,

Шерман начал свою невеселую историю, все время поглядывая на отца, который, к вящему облегчению и стыду Шермана, из ошеломленного состояния не выходил. Тему Марии Шерман осветил с викторианской стыдливостью. Едва ее знает. Видел всего три или четыре раза в невиннейшей обстановке. Конечно, не надо было допускать с ней вообще никакого флирта. Флирта.

— Кто эта женщина, Шерман?

— Жена некоего Артура Раскина.

— А-а. Кажется, я знаю, кто это. Он ведь еврей, верно?

Господи, да какая разница?

— Да.

— А сама она кто?

— Родом откуда-то из Южной Каролины.

— Как ее девичья фамилия? Девичья фамилия?

— Дин. Вряд ли в ее роду найдутся плантаторы-аристократы, пап.

Добравшись до появления первых газетных статей, Шерман заметил, что отец не желает больше знать никаких подробностей. Он вновь перебил Шермана.

— Кто будет представлять тебя? Надеюсь, есть у тебя хотя бы адвокат?

— Да. Его зовут Томас Киллиан.

— Никогда не слыхал о таком. Кто он?

С тяжким сердцем:

— Он служит в фирме «Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель».

Ноздри Льва дрогнули, на скулах напряглись мускулы, словно он с трудом подавил рвотный позыв.

— Где ты их, черт побери, раскопал?

— Они специализируются по уголовным делам. Мне посоветовал Фредди Баттон.

— Фредди? Ты позволил Фредди… — Он покачал головой. У него не было слов.

— Но он мой адвокат!

— Знаю, Шерман, но Фредди… — Лев бросил взгляд на дверь и понизил голос:

— Фредди прекрасный человек, Шерман, но это же серьезное дело!

— Ты же сам передал меня Фредди, пап, давным-давно!

— Знаю. Но тогда ни о чем серьезном не было речи! — Он вновь покачал головой. Прямо удар за ударом.

— В общем, как бы то ни было, меня представляет адвокат по имени Томас Киллиан.

— Ах, Шерман, Шерман. — Усталая отстраненность. Пролитого не воротишь. — Надо было тебе сразу ко мне зайти, как только это случилось. А теперь, на этом этапе — что ж, если бы да кабы… Будем плясать от этой печки. В одном я совершенно уверен. Тебе следует найти адвоката получше. Надо таких найти адвокатов, чтобы им верить безоговорочно: слишком многое от них зависит. Нельзя рыскать наугад по всяким там дершбейнам или как их там. Дай-ка я позвоню Честеру Уитмену и Эду Ла-Прейду, может, уговорю их.

Честер Уитмен и Эд Ла-Прейд? Два старых федеральных судьи, и оба то ли уже на пенсии, то ли вот-вот выйдут. Представить себе, чтобы они что-нибудь знали о махинациях в окружной прокуратуре Бронкса или о гарлемском подстрекателе… да нет, какое там. И сразу же на Шермана нахлынули печаль и жалость, не столько к себе, сколько к сидевшему перед ним старику, цепляющемуся за мощь связей, которые что-то значили разве что в пятидесятых или в начале шестидесятых годов…

— Мисс Нидлмен? — Лев ухватился за телефон. — Пожалуйста, соедините меня с судьей Честером Уитменом… Что?.. А, понимаю. Ну, когда закончите, ладно? — Он повесил трубку. Престарелым партнерам вроде него личных секретарш уже не полагалось. У них была одна на десятерых, и она, эта самая мисс Нидлмен, явно не вытягивалась по стойке смирно,

едва Лев откроет рот. В ожидании он поджал губы и стал смотреть в окно, сразу сделавшись на вид еще старше.

И в этот миг Шерман совершил пугающее открытие, которое о своих отцах рано или поздно делают все мужчины. В первый раз он осознал, что сидящий перед ним человек никакой не состарившийся отец, а просто мальчик, мальчик, такой же, как он сам, мальчик, который вырос, завел собственного ребенка и со всем надлежащим тщанием — ведомый, быть может, чувством долга, а может и любовью — взял на себя роль, называемую «отцовством», чтобы в мире его ребенка был некий мифический, но чрезвычайно важный персонаж — Защитник, который держал бы надежно запертым сундук с трагическими превратностями жизни. А теперь этот мальчик, этот добросовестный лицедей, состарился, ослаб, устал, и бессилие гнетет его еще больше при мысли о том, чтобы снова взвалить на себя доспехи Защитника — теперь, когда он уже в таком плачевном виде.

Лев отвел взгляд от окна и посмотрел прямо на сына с улыбкой, в которой Шерман прочел дружелюбное смущение.

— Шерман, — сказал он, — обещай мне одну вещь. Что ты не будешь падать духом. Лучше бы ты пришел ко мне раньше, но это не важно. Я тебя полностью поддержу, и мама тоже. Все, что сможем, мы для тебя сделаем.

Шерман подумал было, что отец имеет в виду деньги. Но сразу же осознал, что это не так. По меркам всего остального мира (мира, который вне Нью-Йорка) его родители были богаты. На самом же деле у них было как раз достаточно, чтобы обеспечивался доход, на который можно содержать дом на семьдесят третьей улице и дом на Лонг-Айленде, нанимать и туда и туда на пару дней в неделю прислугу и оплачивать каждодневные расходы по поддержанию самих себя в приличном виде. Хоть чуть-чуть покуситься на их основной капитал значило бы перерезать артерию. Такое с доброжелательным седовласым человеком, сидящим перед ним в скромном кабинетике, он сделать просто не может. Да, между прочим, не так-то уж он и уверен, что предложено именно это.

— А что Джуди? — спросил отец.

— Джуди?

— Как она все это восприняла?

— Она еще не знает.

— Не знает!!!

Ни малейшей искорки жизни не осталось в лице старого, седовласого мальчишки.

* * *

Попросив Джуди перейти вместе с ним в библиотеку, Шерман всерьез намеревался — осознанно, во всяком случае — быть с нею совершенно честным. Но едва открыл рот, почувствовал в себе некое глубоко спрятанное ложное Я. Я пошляка и лицемера. Этот лицемер заставил его заговорить зловещим баритоном, предварительно усадив Джуди в глубокое кресло, как поступил бы распорядитель на похоронах; этот же лицемер со скорбной решимостью притворил дверь библиотеки и свел брови к переносице, чтобы Джуди сразу, еще до всяких слов, поняла, что ситуация тяжелая.

За письменный стол лицемер не уселся — лишняя была бы официальщина, — а сел в кресло. Затем начал:

— Джуди, ты должна взять себя в руки. Я…

— Если ты собираешься рассказать мне о своей этой, как она называется, то можешь не утруждаться. Ты и вообразить не можешь, насколько мне это неинтересно.

Удивленно:

— О моей — чего?

— Твоей… интрижке… если дело в этом. Я давно и слышать о ней не желаю.

Со слегка отпавшей челюстью он на нее уставился, лихорадочно шевеля мозгами в поисках подходящих слов: «Дело не только в этом…»; «Да это бы еще что!..»; «Боюсь, что тебе придется выслушать…»; «Это куда серьезнее…» Все так слабо, беспомощно… и он решил сразу рвануть фугас. Да, сбросить бомбу сразу.