Костры амбиций
Шрифт:
Прискорбно, думает Фэллоу. Но ему-то чем тут можно попользоваться?
Вогель, словно предугадав его возражение, объясняет:
— В этом деле имеются два аспекта, оба связанные с вопросом: какая судьба уготована хорошему парню, если он чернокожий и живет в Бронксе? Понимаешь, речь идет о юноше, который все делал так, как требуется. Генри Лэмб относится к тому единственному проценту среди себе подобных, который отвечал всем требованиям, предъявляемым Системой. Так? И что же происходит? Сначала в клинике ему лечат… руку! Был бы это белый мальчик из средних слоев общества,
— Почему?
— На самом деле просто потому, что им в высшей степени наплевать. Подумаешь, сбило машиной какого-то мальчишку из Южного Бронкса. Но на словах они говорят, что нет свидетелей, кроме пострадавшего, а он при смерти и без сознания, так что материалов для возбуждения дела не имеется, даже разыщи они автомобиль и водителя. А представь себе, если бы это был твой сын. Показания от него получены, но их отказываются использовать на том основании, что формально это — информация с чужих слов.
У Фэллоу защемило сердце. Он не в силах представить себе, чтобы у него был сын. Тем более, чтобы он рос в муниципальной квартире Бронкса, который представляет собой некий район города Нью-Йорка, что в стране под названием Америка.
— Печальная история, — говорит он Вогелю. — Но я все-таки сомневаюсь, чтобы тут был материал для газеты.
— Для кого-то тут материал будет, Пит, и очень скоро, — возражает Вогель. — Жители Бронкса охвачены возмущением. С минуты на минуту должен произойти взрыв. Преподобный Бэкон организует демонстрацию протеста.
— И против чего же взрыв?
— Им надоело терпеть, как в Южном Бронксе ставят ни во что человеческую жизнь! И можешь мне поверить, когда Бэкон за что-нибудь берется, все происходит так, как он наметит. Ну да, он не Мартин Лютер Кинг и не епископ Туту. Нобелевскую премию он не получит. У него свои приемы, иногда они пристального рассмотрения не выдерживают. Но зато он делает дело. Он — то, что Хобсбаум называл «первобытный революционер». Хобсбаум ведь был англичанин, верно?
— Был и есть.
— Я так и думал. У него имеется теория насчет первобытных революционеров. Существуют такие прирожденные вожди угнетенных классов, властные структуры расценивающих действия как преступные — может быть, они даже искренне в этом убеждены, — но на самом деле эти люди просто революционеры. И Бэкон как раз такой человек. Я им восхищаюсь. И сочувствую угнетенным. Но даже если отвлечься от философского аспекта, я вижу здесь отличный материал для газеты.
Фэллоу закрыл глаза. Всплыла звериная харя, освещенная ресторанными огнями. Он ощутил ледяной холод. Поднял веки. Вогель смотрел на него и жизнерадостно улыбался, как добрая старая розовощекая бабушка. Дурацкая страна.
— Слушай, Пит, ну в худшем случае у тебя получится интересная статья про жизнь бедняков. А если действительно разразится скандал — в твоих руках сенсация!
Фэллоу попробовал себе представить, как он будет перевозить в Бронкс ртутный желток в своей голове и залитые желчью внутренности. Нет, это свыше его сил.
В его представлении Бронкс — что-то вроде Арктики. Расположен на севере, и никто туда не ездит.
— Не знаю, Эл. Я как бы считаюсь специалистом по высшему свету. — Он сделал попытку усмехнуться.
— Ну и что ж, что считаешься, Пит? Не уволят же тебя, если ты принесешь первоклассный материал из жизни низов.
Слово «уволят» попало в самую точку. Фэллоу опять закрыл глаза. Скотская харя не появилась. Вместо этого перед его мысленным взором возникла мордочка Грязного Мыша. Прямо вот сейчас, в эту минуту, Мыш заглядывает в редакции в его кабину и убеждается, что она пуста. Всеми клетками своего существа Фэллоу ощутил страх. Он взял салфетку и приложил ко лбу.
— Можно я задам тебе один вопрос, Эл?
— Валяй.
— А у тебя какой в этом деле интерес?
— Материального — никакого. Преподобный Бэкон мне позвонил и спросил совета, и я сказал, что постараюсь, насколько смогу, ему помочь, вот и все. Я ему симпатизирую. Мне нравится то, что он делает. Задает, к хреновой матери, встряску всему городу. Я — на его стороне. И я посоветовал ему позаботиться, чтобы сообщения попали в газеты до начала демонстрации протеста. Таким образом можно привлечь больше внимания и телевизионщиков, и вообще всех. Говорю тебе чистую правду, как на духу. И я подумал о тебе, мне кажется, для тебя это будет просто находка. Польза и тебе, и множеству простых славных людей, которые ведут беспросветное существование в этом сволочном городе.
Фэллоу всего передернуло. Что, интересно, Вогелю известно о его положении? А впрочем, какая разница? Ясно, что им собираются манипулировать. Но с другой стороны, вот кусок, который можно будет швырнуть Грязному Мышу.
— Может, ты и прав.
— Не может быть, а точно, Пит. Так или эдак, а дело получится шумное. Почему бы тебе его не застолбить?
— И ты меня сведешь с этой публикой?
— Конечно. Не сомневайся. Единственное, тут нельзя тянуть. У Бэкона уже все готово.
— Ммм. Давай я пока запишу фамилии.
Он полез в карман пиджака — вот черт! не захватил записную книжку, и даже листка бумаги нет. Только вот на типографском бланке предупреждение от компании, что отключат электричество и газ. На нем не запишешь, напечатано с обеих сторон. Вогель молча понаблюдал за его поисками, потом достал блокнот, вынул серебряную шариковую ручку, протянул ему. И продиктовал имена и факты.
— Вот что, пожалуй, — сказал Фэллоу. — Я пойду прямо сейчас позвоню в редакцию, в Отдел городских новостей.
Он встал и, шатнувшись, толкнул соседний столик, за которым пожилая дама в костюме от «Шанель» как раз подносила ко рту ложечку с щавелевым супом. Она посмотрела на него убийственным взглядом.