Костры амбиций
Шрифт:
«R!» …"Мерседес-бенц"!.. На весь белый свет! У Шермана началась трясучка подложечной. На регистрационном знаке его машины буквы: RFH. Охваченный мучительной жаждой узнать приговор судьбы, он читает дальше:
…и мы не знаем, как выглядел тот, кто сидел за рулем, и нет свидетелей происшествия, так что…
Дальше — на другой стороне сложенного газетного листа. Голова у Шермана в огне. Ему нестерпимо хочется наклониться и перевернуть
— …говорили о девяноста шести, если вы это имеете в виду. Но теперь девяносто шесть начинает выглядеть дороговато, поскольку…
Дороговато? Девяносто шесть? Ни слова о втором парне, о въезде на шоссе, о перегороженной мостовой, о попытке ограбления. Но ведь цена уже согласована! К чему же снова об этом? А вдруг?.. Вдруг и не было попытки ограбления! Он же заплатил за них в среднем по девяносто четыре. Вся маржа — два пункта! Понижение немыслимо! И этот славный парнишка — при смерти! А машина — моя. Надо сосредоточиться… на «Жискаре». Не хватало бы только провалить сделку после всех затраченных усилий…
Газета лежит на полу и шипит, как на раскаленной сковороде.
— Бернар… — у Шермана пересохло во рту. — Слушайте… Бернар…
Может быть, если снять ногу с подставки…
— Феликс. Феликс!
Феликс не слышит. Он надраивает полуботинок «Нью и Лингвуд», и в такт с руками ходит вверх-вниз его правильно-круглая коричневая плешь.
— Феликс!
— Алло! Шерман! Я не расслышал, что вы сказали?
В ушах у Шермана — голос французского бублика, его контрагента, который сидит на облигациях золотого займа в 300 миллионов, а перед глазами — коричневая плешь чернокожего чистильщика, который сидит над своей подставкой и не отпускает его левую ногу.
— Простите, Бернар… Одну секунду… Феликс!
— Вы сказали: Феликс?
— Да нет, Бернар!.. Я просто на одну секунду… Феликс!
Феликс перестает орудовать щетками и поднимает на него глаза.
— Извините, но я должен на секунду выпрямить ногу.
Французский бублик:
— Алло, Шерман! Я не понимаю, что вы говорите!
Шерман снимает ногу с подставки и демонстративно выпрямляет, как будто она затекла.
— Шерман, вы меня слышите?
— Да! Простите, Бернар, одну секунду.
Как он и надеялся, Феликс воспользовался перерывом, чтобы перевернуть сложенную газету, теперь она лежит кверху подвальной половиной. Шерман ставит ногу обратно на подставку. Феликс снова сгорбился над полуботинком, а Шерман тянет шею вниз, стараясь разобрать слова на полу. Их головы почти соприкасаются, так что чернокожий чистильщик вопросительно поднял на него взгляд.
Шерман отпрянул с виноватой улыбкой.
— Извините.
— Вы сказали «извините»? — недоумевает французский бублик.
— Извините, Бернар, это я не вам.
Феликс укоризненно качает головой, а потом опускает ее и возобновляет
— Что значит «извините»? — обескураженно повторяет французский бублик.
— Не обращайте внимания, Бернар, это я не вам сказал.
Шерман опять наклоняется как можно ниже, покуда не становятся видны слова на полу:
…ни от кого, в том числе и от самого пострадавшего, мы не можем получить показаний о том, что именно там произошло.
— Шерман, вы меня слышите? Шерман!
— Да-да, Бернар. Простите. Э-э-э… повторите еще раз, что вы сказали насчет цены? Потому что вы же понимаете, Бернар, у нас уже все обговорено, верно? Мы давно уже условились…
— Повторить еще раз?
— Да, если вам не трудно. Меня тут прервали. Из Европы, через спутник.
Глубокий вздох.
— Я говорил, что мы передвинулись от стабильной структуры к нестабильной. И не можем исходить из тех цифр, о которых шла речь при вашем первом представлении…
Шерман делает попытку не упускать из внимания ни того, ни другого, но речь француза очень скоро превращается в мелкий моросящий дождик, который сеется со спутника, а все его мысли поглощает газетный текст, видимый из-за головы чистильщика:
Но Преподобный Реджинальд Бэкон, председатель Гарлемской организации «Всенародная солидарность», говорит, что это — все та же старая песня. Человеческая жизнь, когда это жизнь черного или испаноязычного человека, ставится властями ни во что. Если бы речь шла о белом отличнике учебы, которого сбил бы на Парк авеню черный водитель, никто не стал бы отговариваться вероятностными выкладками и юридическими тонкостями.
Он назвал «возмутительным» тот факт, что в клинике сразу не диагностировали у Лэмба сотрясения мозга, и сказал, что требует отдельного расследования.
Тем временем в тесную, аккуратную квартирку миссис Лэмб набились соседи по району Эдгара По, чтобы выразить ей сочувствие. А она вспоминала трагическую историю своей семьи. «Шесть лет назад прямо вон там был убит отец Генри», — рассказала она корреспонденту «Сити лайт» и указала в окно на арку ворот. Монро Лэмб был застрелен напавшим на него грабителем, когда возвращался вечером домой с работы, он работал механиком по кондиционерам.
«Если я потеряю Генри, на этом кончится и моя жизнь тоже, а никому дела нет, — сказала она. — Полиция так и не выяснила, кто убил моего мужа. А теперь вот даже не хотят предпринять поиски того, кто виноват в несчастье с Генри».
Но Преп. Бэкон поклялся оказать нажим на власти и добиться, чтобы были приняты меры: «Если власти говорят нам, что им безразлична судьба наших лучших юношей, которые составляют надежду этих нищих улиц, то пора и нам обратиться к представителям власти с такими словами: ваши имена не выбиты на каменных скрижалях, принесенных с горы. Скоро состоятся выборы, и вас можно будет заменить».