Костры детства
Шрифт:
Поэтому и говорил он о себе:
Я последний поэт деревни, Скромен в песнях дощатый мост. За прощальной стою обедней Кадящих листвой берёз… …На тропу голубого поля Скоро выйдет железный гость. Злак овсяный, зарёю пролитый, Соберёт его чёрная горсть. Неживые, чужие ладони, Этим песнямВсматриваясь в будущее, поэт не мог ясно представить его черты. Он ошибался, полагая, что в стране будущего человек не увидит цветущих чащ, золотых нив, что на земле станет хозяйничать только чёрный «железный гость». Да, поэт ошибался. Но не во всём.
Ушли в прошлое, оставлены серпы и косы, сохи и деревянные бороны. Почти не увидишь в деревенских избах «божницу кроткую», не вдохнёшь «хомутный запах дёгтя», да и сами избы стали иными. Они уж старой челюстью порога не «жуют пахучий мякиш тишины», и редкую из них увидишь без телевизионной антенны на крыше. Давно нет в крестьянских дворах крытых соломой овинов, берестяных лаптей, никто уже не верит в леших, в домовых, в колдунов, и не тащатся на поля земледельцы с хоругвями выпрашивать у бога дождя, и не гузынят при этом ледащие дьячишки «Спаси, господи, люди твоя…».
Деревенские мальчишки и девчонки не водят в ночное коней, не слушают у костров бывалых рассказчиков-односельчан. Да чего и водить-то, когда коней в деревнях почти не осталось. Лишь изредка увидишь на деревенской улице запряжённых в телегу кобыл, на которых пожилой инвалид подвозит из пекарни хлеб к магазину или плетётся куда-нибудь в бригаду с бочонком чистой питьевой воды.
Коней заменили машины: автомобили, тракторы, комбайны, культиваторы, многокорпусные плуги. Отработали своё, отшагали на деревенских нивах работяги-кони, отвоевали на полях сражений и теперь, как говорится, списаны с довольствия. Рановато, к слову сказать, списаны, потому что велика наша страна, конца-краю ей нет, а добрых дорог у нас ещё очень мало. Не из каждой деревни или хутора автомобилем можно добраться до спасительного асфальта. Как польют осенние дожди да раскиснут узкие просёлки, вот и стоят, загорают на обочинах ЗИЛы и ГАЗы, трещат, рвут моторы, дожидаясь, пока выволокут их из непролазной грязи попутные тракторы.
Глядишь, бывает, на такую невесёлую картину и думаешь: «А ведь сытые, ухоженные кони ни минуты тут бы не стояли, шли бы и шли помаленьку, доставляя груз куда следует. Да и при хорошей погоде бывают в селе такие работы, на которые мощный трактор невыгодно посылать, куда лучше обойтись лошадьми. И конского навозца совсем мало найдётся сейчас в деревне, а ведь он, этот навозец, куда как нужен и в поле, и на огороде, и в саду».
Но, видно, таково веление времени, и тут ничего не сделаешь, хотя поговорить всерьёз, по-хозяйски, о роли коня в нашу пору не мешало бы…
Совсем другой стала сейчас деревня. Не сразу узнал бы её великий певец полей Сергей Есенин. Электричество, радио, телевизоры, мотоциклы, автомобили, тракторы, комбайны, агрономы, инженеры, бухгалтеры, арифмометры, телефоны, минеральные удобрения, газеты, журналы, книги, метеорологические сводки погоды — вот что пришло на смену берестяным лапоточкам, дымным лучинам, убогим крестьянским межам и молебствиям.
Прав был поэт: на тропу голубого поля давно уже вышел «железный гость» — трактор, а пролитый зарёю хлебный злак собирает исполинская горсть комбайна, только не траурно-чёрная горсть, какой она привиделась поэту, а красная, голубая или
А вот «златящиеся во мгле нивы» остались. Но не на малых, мужицких наделах золотятся они, а на безмежных колхозных и совхозных полях. И рассветы остались. И зоревые росы на травах. И теньканье синиц в перелесках. Осталось и «златое затишье с тенью берёзы в воде». И так же «стелется синею рясой с поля ночной холодок», и так же «держат липы в зелёных лапах птичий гомон и щебетню», и так же «кудрявый сумрак за горой рукою машет белоснежной…».
Осталось на земле всё, что окрыляет человека, что всегда было ему дорого, смягчало его душу, остались поэзия и романтика труда земледельца.
И всё же кое-что мы утратили, и эта утрата нет-нет да и сказывается на отношении сельской молодёжи к земле.
Не раз я бывал в гостях у одного из своих земляков-станичников. Игнат Петрович, — назовём его так, — степенный, немногословный труженик, участвовал в Отечественной войне, дважды был ранен, потом работал в совхозе на разных участках: безотказно выполнял всё, что ему поручали. И на току сторожевал, и суперфосфат по полям развозил, и виноградные черенки заготавливал для посадки. Жена его тоже в совхозе трудилась. Был у них единственный сын Вася, непоседливый паренёк-школьник.
Иногда, чаще всего весной и осенью, школа помогала совхозу то на полях, то на виноградниках. Целыми классами ученики выходили на работу вместе с учителями. Игнат Петрович неохотно отпускал сына в поле и обычно ворчал:
— Нашли чему учить детей — в земле ковыряться. Кому это нужно? Хватит того, что отцы наши и мы из грязи не вылезали да спину на земле гнули. Так пущай хоть детишки поживут как следует…
Учился Вася ни шатко, ни валко, с неба звёзд не хватал, а когда за тихие свои успехи получал в школе двойку, отец не уставал стращать его:
— Гляди, дурак! Не хочешь учиться, будешь волам хвосты крутить.
И Вася, слушая отцовские угрозы, приходил к мысли о том, что работа на земле — самая неблагодарная, самая плохая и самая позорная. Школу он закончил с грехом пополам, в техникум его не приняли. Поболтался он в станице год, другой, раз или два отсидел в милиции за хулиганство в клубе, а потом исчез. Захотелось ему вкусить прелести городской жизни, и отправился он в город Шахты. Там ремонтировал трамвайные пути, на каком-то строительстве работал. В душе его не было ничего святого, ни к чему на свете он не был привязан, ничего не любил, работал, как говорится, лишь бы день до вечера, стал выпивать и завершил свой путь где-то в исправительном лагере.
После я спросил у Игната Петровича:
— Зачем вы Василия от земли отбивали? Почему не оставили его в совхозе? Трудился бы он здесь, на совхозных полях, и всё было бы ладно.
Игнат Петрович хмуро ответил:
— От земли нынче все отбиваются, не та молодёжь теперь пошла. Им, вишь ты, город подавай. Никто не хочет в селе оставаться.
— Почему? — спросил я.
— Потому, видать, что рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше, — сказал Игнат Петрович. — Поглядите, вон, в городе сколько магазинов понатыкано. Там тебе и пшеничный хлеб, и ржаной, и разные булочки, крендели, пряники. Там и крупу всякую можно купить, и масло, и яйца. А у нас в станице поглядите, чего делается! Такого дерьма, как горчица или же уксус, и то днём с огнём не найдёшь. Я уж не говорю про подсолнечное масло или же всякий скоропортящийся продукт. А почему так получается? Да потому, что в городских магазинах холодильники понаставлены, продавщицы за прилавком в халатах белых, скрозь чистота, порядок.