Костры Эдема
Шрифт:
– Я упеку тебя в дурдом до конца жизни, чертова сука, – промурлыкал миллиардер самым нежным голосом.
Корди кивнула:
– Может, это будет и неплохо. Но сейчас нам некогда, Байрон. Берите-ка сыр и пошли. Хотя погодите.
Пол Кукали говорил, что у вас пропали какие-то люди, так что вам тоже может понадобиться бутылка.
– Что за херню вы городите?
– Это бутылки для душ. В каждую влезает только одна. Если вам нужно кого-то вытащить, возьмите еще.
– Бутылки для душ? Это самая идиотская идея, какую я… – Внезапно он осекся. – Да, пожалуй, мне понадобится бутылка.
– Одна?
– Да, хватит одной. Да не этого, – простонал он, видя, что рука Корди опять тянется к «Лафиту». – Возьмите вон то, дешевое.
– Пожалуйста. – Корди, пожав плечами, откупорила бутылку «Галло» и вылила содержимое на землю. – Теперь по лестнице вниз.
– Черт, там же…
– Катакомбы. В такую погоду будет легче пройти милю или две под землей. Я думаю, все эти лавовые трубки
– О чем вы говорите?
– Идите.
Корди ткнула пистолетом в темную пасть коридора.
– Не пойду я туда.
– Пойдете. – Корди прицелилась.
– Не пойду. Можете стрелять.
Грохнул выстрел. Пуля оцарапала мочку уха Трамбо и рикошетом ударилась о стенку туннеля. Кисло запахло порохом.
Трамбо выронил сыры, банки и тюбик и схватился за ухо с воплем:
– Не надо! Не стреляйте!
– Тише, придурок! Вы не ранены. Пока не ранены. Я могу прострелить вам достаточно мягких частей, и вы еще сможете идти. Так что лучше идите сразу.
Трамбо шарил по полу, собирая продукты.
– Вашему духу повезло, что бутылка не разбилась, – заметила Корди.
Трамбо просипел что-то непонятное.
– Вот так-то лучше. Пошли.
– Но куда?
Голос женщины был тихим:
– К началу пещеры. Там мы разденемся и натремся этой дрянью.
Глава 22
Чтобы представить себе все эти слои лавы, изобилующие странными формами, требуется некоторая доля воображения. Пожалуй, больше всего это напоминает допотопных чудовищ, воссозданных в Стеклянном дворце для нашего просвещения: гигантские ящеры и чудовищные каракатицы.
18 июня 1866 г., безымянная деревня на берегу Коны
Я склонилась над телом преподобного Хеймарка вместе со старухой. Мистер Клеменс сидел поодаль. За стенами хижины бесновались демоны, разъяренные запретом Пеле.
Старуха протянула мне кокос с духом нашего друга:
– Будь тверже. Душа не хочет возвращаться в клетку тела, она привыкла к свободе. Ты должна принудить ее.
– Принудить, – повторила я.
– Да. Ты должна загнать ее в тело и удерживать там, пока не почувствуешь тепло. Если она ускользнет… – Старуха показала на открытую дверь. – Камапуа или Паунаэва съедят ее, и ты никогда не увидишь своего друга живым. Сейчас моя лава заполняет Царство мертвых. Очень скоро мои враги уйдут, но с ними уйдут и духи.
– Принудить, – повторила я и взяла в руки кокосовый орех. – А куда впускать душу?
Старуха дотронулась до уголка глаза преподобного Хеймарка:
– Это луа-ухане, дверь души. Отсюда Пауна-эва высосал душу, как влагу из кокосового ореха. Но не впускай ее сюда! Дух должен вернуться через ноги. Сними с них одежду.
Я заколебалась. Никогда мне не приходилось раздевать мужчину. К счастью, мистер Клеменс вовремя подоспел мне на помощь и стащил со священнослужителя сапоги и носки. Одна мысль о том, что мне придется коснуться этих мертвых, холодных пальцев, вызывала у меня тошноту.
Старуха положила мне руку на плечо:
– С этого момента ты становишься жрицей Пеле. Ты говоришь ее голосом. Мои слова будут твоими словами. Мои руки – твоими руками. Жди, Пеле будет говорить.
В ту же секунду я почувствовала новый прилив сил. По расширенным глазам мистера Клеменса я увидела, что даже облик мой непостижимо изменился. Я откупорила орех, и дух преподобного Хеймарка вышел наружу в виде густого дыма, образуя в воздухе фигуру мужчины. Мне казалось, что старуха что-то поет, но ее голос звучал как из-под земли.
Дух потянулся к двери, но я помнила, что мне надо делать, и несколько раз шлепнула его рукой. Ощущение было такое, словно трогаешь горячий дым. Дух потерял человеческие очертания и сделался просто туманным столбом. Откуда-то на ум мне пришли слова, и я начала петь:
О вершина Килауэа!О пять углов бездны!Огонь женщины – капу.Когда небеса дрожат,Когда земля трескается,Загорается молния Кане.Кане владеет ночью.МойТут хижина затряслась, как травяная юбка туземки во время танца. Мистер Клеменс упал на колени, продолжая смотреть на меня и на тело преподобного Хеймарка. Пронесся порыв ветра, и непостижимым образом я поняла, что Пауна-эва и его демоны изгнаны и царство Милу вновь закрыто.
Я принялась загонять дух преподобного в ноги. Он сопротивлялся, но понемногу отступал. Я обернулась, и старуха подала мне сосуд с водой, которой я окропила тело клирика, продолжая петь:
Я велю тебе расти, Кане!Я, Лорена Стюарт, велю тебе!Пеле, богиня, велит тебе это.Вот вода жизни.Вставай! Проснись!Капу смерти окончено,Жизнь возвращается.Вставай! Вставай!Внезапно дух перестал сопротивляться, и я шлепками загнала его в ноги, а потом и в остальные части тела. Несколько минут, показавшихся мне часами, – и преподобный Хеймарк издал кашляющий звук. Его глаза открылись. Он начал дышать.
Очевидно, мистер Клеменс поймал меня, когда я упала без чувств.
Стоя в офисе астронома и освещая фонариком черную дыру в стене, Корди скомандовала:
– Ну все, пора раздеваться.
– Забудьте про это.
Уж такого издевательства Байрон Трамбо никак не мог допустить.
Корди, устало вздохнув, подняла пистолет:
– Куда вы предпочитаете? В бедро или в плечо? В любом случае идти вы сможете.
Чертыхнувшись, Трамбо принялся расстегивать рубашку. Пока он раздевался, ему на память пришли все ругательства, которые он знал. Наконец он остался в одних носках. Корди, оставившая себе только сумку и фонарик, продолжала целиться в него из пистолета.
– Ну и что теперь? Вы меня изнасилуете?
– Слушайте, я недавно ела. Вы что, хотите, чтобы меня стошнило? Снимайте носки.
– Я порежу ноги.
Корди пожала плечами:
– Духи не носят носков, значит, и мы не должны. Снимайте.
Трамбо, стиснув зубы, стянул с ног носки.
– А плетеные сумки они носят?
– Плевать. Не могу же я оставить тетин дневник.
– Чей дневник?
– Ничей. Начинайте намазываться. Думаю, лучше начать с чеснока.
Следующие несколько минут добавили кое-что новое к жизненному опыту Байрона Трамбо. Под дулом пистолета он намазался чесночным соусом, потом перешел к анчоусному паштету.
– Теперь сыр, – скомандовала Корди, морщась от невыносимого зловония.
– Твою мать. – Трамбо начал крошить сыр. – Он не мажется.
– Намажется, если помогу вот этим. – Она опять подняла пистолет.
Трамбо размазал лимбургер по волосатой груди. Крошки застряли у него в подмышках и в паху.
– Отлично. – Корди намазалась остатками сыра.
Трамбо старался не смотреть на нее. С тех пор как он сделал первый миллион, все его женщины были молоды и красивы. Теперь ее маленькие груди, отвисший живот и складки жира на бедрах напомнили ему о его матери, о смерти и о всех других вещах, которые он старался забыть. Внезапно ему захотелось плакать.
– Теперь мармайт, – сказала Корди. – Натрите им волосы и лицо.
Открыв банку, Трамбо едва не лишился всего, что он съел на банкете. Отвратительный запах смешался с уже исходящими от него ароматами.
– Поблюйте, если хотите, – сочувственно посоветовала Корди. – Это добавит вони.
Трамбо отверг предложение.
– Какого черта мы делаем это? – спросил он, втирая мармайт в редеющие волосы.
– Это написано в дневнике. Духи не любят плохих запахов. Если они узнают, что мы живые, они съедят наши души, как Пауна-эва съел душу бедной Нелл. Жаль, что у нас нет кошачьих консервов. По-моему, от их запаха вывернет любого духа.
– Значит, вы хотите, чтобы я полез к духам вместе с вами?
– Так надо, – сказала Корди, втирая в волосы черную пасту.
– Но почему я?
– Нужны один мужчина и одна женщина. Простите, но другого мужчины под рукой не нашлось. Такова жизнь.
Проглотив эту мудрость, Трамбо напрягся, готовясь вцепиться ей в глотку.
– Эй, эй! Оставьте это, Байрон! – Она подняла пистолет.
Сжав кулаки, Трамбо шагнул в пролом стены.
– Там темно, – пожаловался он.
– Ничего, Байрон. Я с тобой.