Костры партизанские. Книга 1

В самую короткую ночь года, под утро, когда небо стало уже голубеть, а затем подернулось нежно-зеленой пленкой, дневальный привычно крикнул:

— Боевая тревога!

Рядовой Каргин соскочил с койки, оделся, схватил винтовку и занял свое место в строю. Роста он был среднего и стоял примерно в середине первой шеренги роты, вытянувшейся вдоль лагерной линейки. Стоял, терпеливо ждал приказаний и нисколько не удивлялся, не обижался, что сигнал тревоги прозвучал в воскресенье: на то и начальство, чтобы солдат не дремал.

Наконец прибежал командир роты капитан Кулик. Придирчиво осмотрел строй, на кого-то осуждающе показал пальцем и встал на правом фланге, как полагалось по уставу.

За два года службы все это привычно рядовому Каргину, он наперед знает, что сейчас будет отбой тревоги или небольшой марш по утренней прохладе. И после этого опять же — отбой тревоги.

И вдруг откуда-то с левого, фланга приползло лишь одно слово:

— Война…

С кем война? Скорее всего с фашистами…

Было волнение, была неясная боязнь (что ни говорите, а воевать — не в бирюльки играть!), а вот страха рядовой Каргин не испытывал. Он безгранично верил, что нет в мире армии, которая сильнее родной Красной Армии.

После короткого митинга, где было сказано, что фашистская Германия без объявления войны бомбит наши мирные города, Каргин даже с завистью подумал, что кому-то опять повезло, что кто-то опять прославит себя подвигами. Рядовой Каргин почти не надеялся, что его полк успеет на фронт до окончания военных действий: до границы около шестисот километров; пока полк дотопает, другие уже расчихвостят фашистов.

Сутки ушли на сборы, на ожидание приказа. А на второй день после обеда (наконец-то!) полк начал марш. Куда? С рядового Каргина достаточно было и того, что впереди ритмично покачивались широкие плечи капитана Кулика, перекрещенные новыми ремнями.

От пыли першило в горле, гимнастерку — хоть выжимай. Но шли бодро, даже без привалов. Торопились.

А под вечер, когда длинные тени исполосовали землю, колонну догнал мотоциклист. Он вручил командиру полка пакет, козырнул и понесся дальше — серый от усталости и пыли.

С этого момента полк распался на батальоны. И каждый из них зашагал по своему маршруту. Тот, в котором служил Каргин, почему-то повернул на восток. И ноги сразу налились свинцовой тяжестью,

Несколько дней маршировали по дорогам, прятались в перелесках или рыли окопы среди хлебов и на околицах деревень, чтобы вскоре опять шагать куда-то.

А фашисты, как сообщало Совинформбюро, по-прежнему продвигались вперед, и на дорогах теперь не смолкал скрип телег беженцев.

И невольно Каргин стал думать: что стало с Красной Армией? Где она? Что делает для спасения своего народа?

Не знал, тогда не мог знать солдат Каргин, что враг очень расчетливо выбрал время для нападения. И не потому, что Советское правительство слепо верило в силу мирного договора с Германией: договор договором, а весной 1941 года, соблюдая строжайшую секретность, к западной границе были подтянуты пять армий, которыми командовали опытные генералы: Ершаков, Ремезов, Герасименко, Конев и Лукин.

Не знал тогда солдат Каргин и того, что к началу войны мы почти догнали Германию по выплавке стали, перегнали по выплавке чугуна;

боевых самолетов и танков у нас и в Германии в год производилось почти равные количество;

еще бы немного, еще бы чуть-чуть — и в достаточном количестве пришли бы в нашу армию из заводских цехов танки КВ и Т-34, самолеты Як-1, МиГ-3, Пе-2, Ил-2 и другие.

Не знал и не мог тогда знать солдат Каргин, что неудачи Красной Армии в первые дни войны во многом зависели от того, что не успели мы к началу войны заменить всю свою боевую технику на новейшую, что нам бы еще хоть годик или два прожить без войны…

Ничего этого не знал тогда солдат Каргин (да и многие другие не знали), вот и терзался вопросами, на которые ответить был бессилен. Но продолжал безоговорочно верить и своим командирам, и в незыблемость всего советского; оно раз и навсегда установлено.

Настал день, когда увидели первые фашистские самолеты. Их тени черными крестами скользили по русской земле.

— Воздух! — скомандовал капитан Кулик.

Самую малость запоздала команда: острокрылые самолеты с пронзительным воем уже пикировали на дорогу и хлестали, хлестали по ней длинными очередями.

После этого налета некоторые солдаты, даже не сделав выстрела по врагу, попали в госпитали. Были и убитые.

Но вот уже третьи сутки рота капитана Кулика стоит в городишке, где все дома одноэтажные и нет ни одной мощеной, улицы.

— Здесь нам приказано стоять насмерть, — коротко объявил капитан Кулик и ушел, поскрипывая ремнями. Ремней у него было много и все новые, скрипят невероятно при каждом движении плеч.

Рядовой Каргин был рад остановке: теперь он точно знал, что тут, на этой земле Смоленщины, он обязан победить или умереть. Так приказала Родина. Ее приказ — святыня.

Три дня назад рота стала гарнизоном городка. Солдаты патрулировали по его пыльным улицам, рыли окопы полного профиля на западной окраине. Работали все. Даже капитан Кулик. Лишь во время короткого перекура пробежит вдоль окопов, бросит требовательно:

— Давай, давай! — и опять берется за лом, так яростно ударяет им по окаменевшей от зноя земле, будто каждый удар нацелен в голову фашиста.

Рыли окопы и жители городка: юнцы, которых по молодости лет не взяли в армию, женщины и девчушки.