Костры партизанские. Книга 2

Селянкин Олег Константинович

Пан Золотарь понимающе склонил голову и заверил:

— Сам прослежу, чтобы сегодня же привезли. Сам же и занаряжу полицейских на их распиловку.

— Зачем же полицейские? — то ли от недовольства, то ли от боли поморщился Василий Иванович. — Они тяжелую службу правят, они вот как свой короткий дневной отдых заслужили. Вы только прикажите дрова доставить, а мы с Генкой уж сами найдем, кому их пилить.

Сказал это Василий Иванович и будто в изнеможении уронил голову на подушку. Пан Золотарь, хотя и заметил, что начальство изрядно

актерствует, виду не подал, он просто поспешил откланяться.

Часа через два или около того во двор въехала подвода с метровыми поленьями. Нюська как рачительная хозяйка вышла встречать ее, сама и указала, куда сложить дрова. Именно сложить, а не свалить, как намеревался возница. После обеда Василий Иванович наконец-то почувствовал некоторое облегчение и с помощью Генки и Нюськи перебрался к окну. Он первым и увидел мужика с мальцом, вышагивающих по дороге.

— Кто такие? Вроде бы не наши, не степанковские, — сказал Василий Иванович, не спуская с них глаз.

— Прикажете уточнить? — с охотой предложил Генка.

— Уточни… Хотя нет, просто подгони их к моему окну.

Генка рысцой вывалился за калитку и повелительно замахал рукой мужику, дескать, шагай сюда.

— Кто такие будете и почему здесь околачиваетесь? — сурово спросил Василий Иванович, как только они, обнажив головы, замерли под окном.

Ответил мужик, склонившись в поясном поклоне:

— Не извольте гневаться, из Куцевичей мы. У свояка гостевали…

— Видал, Генка, что творится? — вовсе насупился Василий Иванович. — Лето — для крестьянина самое горячее время, а они базарят его, по гостям шастают! И ведь, поди, за столом бражничая, плачетесь, дескать, герман продыха не дает?

Ох и грозен в своем гневе был начальник полиции, так грозен, что Генка невольно положил руку на маузер. Чтобы сразу достать его и выстрелить, как только приказание на то последует.

Однако свою гневную речь начальник закончил неожиданно мирно:

— У вас полно свободного времени, а у меня дровишки имеются. Вот и разделайте их. И поживее… А работу у вас моя баба примет. Она и скажет Генке, что вам за нее причитается: плети или каравай хлеба.

Здорово старались пильщики, из кожи вон лезли, чтобы потрафить. Пожалуй, запросто смогли бы часа за три или четыре с дровами расправиться, если бы не баба пана начальника: она такой въедливой оказалась, что то одного, то другого на помощь себе в дом требовала. Вот и получилось, что не пилили, а маялся с двуручной пилой один из пильщиков, пока второй в доме молотком стучал или что другое делал.

Только после первых звезд закончили пильщики работу. Как и обещал, пан начальник дал пильщикам каравай хлеба, но не отпустил с миром, а велел запереть на ночь в сараюшку, строго наказав дежурным полицейским:

— Приглядывайте за ними. Если совесть у них хоть одно черное пятнышко имеет, они обязательно утечь попытаются. Заметите такое — бейте насмерть.

Но пильщики за всю ночь голоса не

подали, даже шевеления какого не произвели. Сам пан начальник, когда утром едой подзаправился, отпустил их, приказав впредь по гостям не шастать, а прилежно трудиться в своем личном хозяйстве, трудиться на благо Великой Германии, которая их усердие обязательно заметит и вознаградит сторицею.

Так в один голос рассказывали сменившиеся с дежурства полицейские, когда пан Золотарь будто бы мимоходом и случайно поинтересовался и пильщиками, и тем, как они работали.

После такого рассказа пану Золотарю и в голову не могло прийти, что пильщики, побывав в доме пана начальника полиции не только плотно поели, но и четкий наказ получили: передать Григорию, что он обязан взять под свою защиту всех жителей Слепышей, теперь скрывающихся в лесу, и как угодно, но в ближайшее время установить связь с Каргиным или командиром какого другого партизанского отряда.

Мыкола Сапун шагал бодро, весело: задание выполнено аккуратненько! А Петро, хотя и не отставал от него, был погружен в свои невеселые думы. Он все ломал голову над тем, почему Василий Иванович так долго прижимал его к себе и молчал, почему на вопрос, где сейчас мама, ответил лишь после очень длительного молчания:

— Я и сам, Петро, ничего толком не знаю о ее судьбе.

Петру казалось, что Василий Иванович утаил от него что-то очень страшное.

3

Счастье привалило нежданно-негаданно: в самую жарынь, когда, казалось, даже молодые елочки одурели от зноя, к Григорию подбежал один из бойцов и доложил, что в поле зрения появилось пять подвод с мукой и в охране при них только четыре полицая.

— В ружье! — бросил Григорий, схватил свой автомат и поспешил к дороге, даже не проверив, бегут ли за ним остальные.

Взглянул на дорогу — убедился, что доклад почти точен: по ней действительно ползли пять подвод, нагруженных мешками, похоже — с мукой, и в охране — четыре полицая. Единственное, о чем умолчал связной, чему не придал значения, — полицаи разомлели от жары и просто плелись рядом с концевой подводой, не глядя по сторонам; настолько верили в безопасность дневного перехода, что карабины свои небрежно побросали на мешки с мукой.

Были при обозе и возчики: два пацана, у которых усы только собирались пробиваться, и женщина, так укутавшая платком лицо, что виднелись лишь глаза. От палящего солнца оберегалась или от глаз полицаев пряталась?

Срезать полицаев одной очередью — проще простого. Это Григорий определил сразу. Но ему очень хотелось предстать перед своими подчиненными в самом выгодном свете. Невероятно этого хотелось: ведь уже больше недели минуло, а от Мыколы с Петром даже малой весточки нет; все глаза за эти дни проглядели, в засаде сидючи, а эти пять подвод — единственное, что судьба послала. Долго ли при таком счастье авторитет растерять?