Костры похода
Шрифт:
«Эх, купцы, — думал Хатута. — Знают, что дороги под стрелами, что народ обнищал, а и на стрелы лезут, ища прибылей даже в этой разоренной стране!»
К вечеру остановились перед караван-сараем, у входа в ущелье. Верблюдов кормить. Предстояла стоянка в небольшом, тихом, безлюдном селении.
Хатута побрел поразмяться среди развалин, среди каменных груд, между обгорелыми или обломанными деревьями покинутых садов. Трава кое-где заглушала кусты роз, в траве валялись черепки глиняных чаш и кувшинов.
Позади двора, на обрыве над речкой, он увидел черную кузницу, где, несмотря на густейшую темноту, еще работали кузнецы.
Хатута, на всем пути пытливо приглядывавшийся ко всем встречным, не упустил и теперь случая посмотреть здешних людей: не одни ведь воины Тимура обитают вокруг караван-сараев — кое-где есть и коренной народ.
Не будь народ един в разорванном на княжеские владения Азербайджане, порвись его единство, начисто опустела бы вся эта земля, обездоленная и обезлюженная набегами Тохтамыша, нашествиями Тимура, десятками тысяч клавших здешних людей в могилы, десятками тысяч уводивших в горький полон. Но уцелевшие, утаившиеся находили убежища в тех областях, где оказывалось тише, а когда пожарище нашествия стихало, возвращались на пепелище, и жизнь их возрождалась на родном месте.
Хатута зашел в кузницу и, хотя никакого дела к кузнецу у него не было, сел у двери.
Кузнецы не разгибаясь ковали подковы.
Наконец, кинув изделие, огненное, казавшееся прозрачным и восковым, в ведро, откуда взметнулась вода и вздыбился пар, кузнец повернулся к Хатуте. Он был почти гол, с одним лишь кожаным фартуком на бедрах.
Обагренный светом раздутых углей, он был велик, плечист. Его плечи, грудь, живот густо обросли черной медвежьей шерстью. Он покосился на Хатуту:
— С караваном?
— Сейчас пришли.
— Издалека?
— Марага.
— Наши?
— Самаркандцы. Купцы.
— А ты?
— Проводником до Шемахи.
— Хромой без проводников все наши дороги знает. А купцы, что ли, не знают? Зря связался.
— Ты тоже на здешнего не похож.
— Армянин.
Хатута, никогда не ходивший дальше Мараги, никогда не бывавший в Армении, усомнился:
— Разве армяне бывают кузнецами?
— Отчего же не быть, если надо?
— Армяне — это купцы.
— Что ж, по-твоему, в Армении лошадей куют не молотком, а кошельком?
— А еще что делают?
— Что здесь, то и там! — усмехнулся кузнец. — Ты тоже не похож… Азербайджанец? А язык у тебя с присвистом, с прищелком. Соловей не соловей, но и не азербайджанец.
— С присвистом? — удивился Хатута. — По роду я — адыгей. Но вырос здесь.
— Как же к ним в караван попал?
— Надо ж кормиться.
— На этот крючок и попадаются. Они тебе крошку хлеба, а ты им взамен свою голову.
Хатуте показались слишком
— Мы хозяева своей земли.
— Тогда другое дело! — ответил кузнец. — Тебе железа надо?
Хатута быстро смекнул, что, когда в Медном ряду откликались медью, кузнецу сподручнее отозваться железом. И повторил:
— Железом верблюдов не куют.
— И так правду сказал! — засмеялся кузнец. — Ну, посиди, посиди. Тебе ничего не надо?
— Надо понять, как дальше быть.
— А ты почему проводником? — переспросил кузнец.
— От Хромого ушел.
— Тогда… Зачем тебе в Шемаху?
— А куда же еще?..
— Надо бы тебе к своим.
— Где их взять! Они на дороге меня не ищут.
— Верно сказал. Считай, что я тебя нашел, — покуда тут укроешься.
Хатута насторожился: первый раз видит человека, как довериться?
А кузнец увещевал:
— Переждешь тут, в горах. У нас там шалаш есть. Как придут наши люди с ними уйдешь.
Хатута сомневался: «Если б думал выдать меня Тимуру, только свистни: они вон, кругом. Надо, видно, верить, иного ничего не выдумаешь».
Разговор вдруг прервался: неожиданно, откуда-то из тьмы, появился азербайджанец, одетый по-крестьянски, но с длинными, тонкими пальцами горожанина, которыми он пытался развязать неподатливый узел серого башлыка.
Он только взглянул в глаза кузнецу. Армянин, отложив молоток, отошел с ним к стене. Азербайджанец торопливо заговорил:
— Семь лошадей. Две совсем расковались. Остальных — перековать бы. Подковы стерлись, как где камни — оскользаются. А нам это никак не годится, сам понимаешь. Нельзя ли помочь, Арам?
— Сюда нельзя. Караван пришел. Чужого народу много. Где лошади?
— За рекой. Недалеко.
— Вон мой подручный сходит. Не бойтесь. Темно, но свет зря не жгите. Он и в темноте сделает. Справится. Подковы подберет.
Он отошел к углу, где лежала кучка подков, накованных за день. Порылся в них, отбирая всякие, какие могут понадобиться.
Потом отозвал подручного:
— Ступайте. Да потише — там кузницы нет.
— Знаем, Арам. Спасибо.
Вдруг, когда они уже скрылись было в темноте, кузнец крикнул им:
— Стойте-ка!..
И повернулся к Хатуте:
— Ты спрашивал, как дальше быть. Зачем тебе в Шемаху? Иди к этим.
— Наши?
— Хозяева своей земли.
Азербайджанец стоял на самом краю темноты, слабо освещенный отсветом углей. Хатута подошел к нему. Поздоровались.
И тьма закрыла их.
Кузнец вернулся к наковальне. Подвинул светильник поближе. Подозвал другого подручного.
И опять подкова за подковой выходила из-под послушного молота и, как падающая звезда, прочертив золотой след, возмущала воду.