Костяная сказка
Шрифт:
Афанасий Васильевич (кем бы он ни был до того, как его кости стали основой избушки) по-дружески коснулся кончика моего носа и исчез в ряби стены, будто в омуте. Я покачала головой и ускорила шаг. Возле трапезной ненадолго остановилась, оправила сарафан, цыкнула на особо ретивые тени у подола и перешагнула порог.
В большие резные окна, прикрытые полупрозрачными занавесками, заглядывало солнце. Его яркие лучи скользили по гладкому деревянному полу и золотистыми завитками играли на расшитой скатерти на высоком столе. Таком длинном, что он протянулся вдоль всей стены.
За скатертью-самобранкой восседали Кощей и Леший и с азартом резались
– А что на это скажешь, пень ты мой яхонтовый? – промурлыкал Кощей и резко бросил на стол карту. На длинных пальцах сверкнули камни перстней. – Есть чем крыть-то?
В бархатном голосе Кощея хищником притаилось нетерпение. Друг Яги (а может, и ее любовник, поди разбери, что за отношения их связывают!) любому делу отдавался со всей страстью, как если бы и не умел иначе. Вот и сейчас играл так, словно целое царство на кону. Волосы цвета спелой пшеницы, на днях обрубленные по плечи, топорщились на макушке. Атласная рубашка (заморская, не наша) с мелкими жемчужными пуговичками была расстегнута до самой широкой груди. На ней покачивался деревянный оберег на тонкой цепочке. Кощей закатал рукава до локтей, обнажив покрытую золотистым загаром кожу. В прищуренных глазах цвета сочной листвы и колдовства полыхало задорное пламя.
– А ты меня не торопи, угодник бабский! – проскрипел Леший. На носу его длинного носа, точно бородавка, сидел крошечный желудь. – Чай не под березкой в ночи свиделись! Это токма в любовных утехах спешка нужна, а в картах думать надо…
Кощей фыркнул и с насмешкой сложил руки на груди. Карты при этом он предусмотрительно сжал в ладони так крепко, что как ни приглядывайся – не разобрать, что там за рубашкой притаилось.
Взгляд Лешего метнулся к чужим картам, а затем с разочарованием вернулся к своим. Длинный острый нос досадливо дернулся, и на пол полетела шапочка желудя.
– Доброе утро, – поздоровалась я, садясь за стол. Кощей, не поднимаясь с лавки, чуть подвинулся. – А где Яга?
– В подполе, собранные вчера травы разбирает. А может, ворожит, кто ее знает.
Я кивнула и потянулась к самовару, стоящему на краю стола. Кощей, ненадолго оторвавшись от игры, услужливо забрал мою чашку и вернул, наполненную горячим ароматным чаем. По трапезной пополз густой запах хвои. Это Леший вытащил из ушей старые шишки, потряс их и вставил обратно.
Я осторожно поднесла к губам исходящую паром кружку. Прежде чем сделать глоток, прикрыла глаза, вдыхая разноголосье трав и позволяя ему затуманить на миг голову, а затем пригубила крепкий чай. Его терпкая сладость, отдающая ромашкой, земляникой и душицей, прокатилась по горлу и чуть обожгла небо.
– Ну, надумал чего? – Кощей подался вперед, одарил Лешего широкой белозубой улыбкой и, понизив голос, доверительно добавил: – Не бойся, друг мой трухлявый, я должок не соболиными шкурами возьму.
Леший поморщился. На белом как береста лице проступило раздражение. Кустистые брови сошлись в одну линию. Он запустил узловатые пальцы в зеленую спутанную бороду и принялся задумчиво распутывать колтуны.
– А чем возьмешь, бес ясноглазый? Выгоды-то своей не упустишь…
Я потянулась к вязанке бубликов, но передумала и в итоге пододвинула к себе поближе тарелку с блинами и плошку с медом. Чуть поодаль высился смазанный маслицем каравай, а за ним – пироги с рыбой и ягодой, яблочная пастила и печатные пряники. Скатерть-самобранка всегда угощала щедро, чтобы самый взыскательный гость не смог уйти голодным.
– Меха да злато не интересуют, –
Еще не так давно я бы залилась румянцем от смущения, но за время, проведенное бок о бок с Кощеем, попривыкла к его шалопайству и жажде очаровать каждого. Чуяла: за этим стояло нечто большее, чем пустое петушиное желание распустить хвост и покрасоваться перед всем двором.
Ветер хлопнул ставнями и вместе с костяной пылью и парой зеленой листочков принес с собой отголосок чужого крика. Я резко выпрямилась на лавке и, как собака, учуявшая зверя, вскинула голову.
– Слышите?
– Не-а, – раздраженно ответил Леший. – Не отвлекай, смутьянка.
Я было притихла, но тут с улицы донесся новый стон – протяжный, наполненный болью, точно коромысло водой, и заставил подняться из-за стола. Босые пятки прошлись по половику, прикрывавшему дощатый пол, и едва не запнулись о домотканые края. Свесившись по пояс из окна, я высунулась наружу и цепким взглядом обвела двор: высокий забор из костей, старый заброшенный колодец, на дне которого плескалась тьма, добротную низенькую баньку, чуть покосившийся курятник с мельтешащими возле него желтыми цыплятами и хохлатыми курицами – везде царила гладь да тишь, ничто не предвещало беды.
Почудилось?
– Ну что там?
Кощей с кошачьей мягкостью подкрался ко мне сзади. Его острый подбородок уперся в мое плечо. В этот миг костяная калитка с черепом вместо запора громыхнула и затряслась, как девица в ознобе.
– Прошу! – донеслось с той стороны забора. – Помогите!
Я оттолкнула Кощея и понеслась на улицу. Не чуя под собой ног, миновала коридор, сени и кубарем скатилась по невысоким ступеням крыльца. Только перевела дух, как приметила Кощея: тот попросту сиганул в окно, срезав тем самым путь. Я тихонько вздохнула: хорошая мысль, жаль, что она забрела не в мою головушку.
С колотящимся сердцем я первой подошла к калитке. Страха не было. Я знала, что в избушку так просто не попасть: если хозяева не захотят отворить дверь гостю, тот вовек не перешагнет порога. И все же пальцы, ухватившиеся за выбеленные кости, обглоданные то ли временем, то ли псами, подрагивали – не от испуга, нет. От предчувствия грядущего – темного, жаркого как огонь в ночи, сунутый прямо под нос.
За время, проведенное в избушке, я почти привыкла к морокам – к подбрасываемым, как щенятам, видениям, смысл которых зачастую ускользал от меня. На этот же раз разум заволокло белесым молочным туманом так резко, что я покачнулась, точно на мокрые бревна хлипкого моста шагнула. Пришедший образ оглушил, заставил слепо вглядеться в него: избушка, робко встающая на мощные куриные лапы. Я пораженно моргнула – и все исчезло, будто смытый водой рисунок на песке.
– Помогите… – вновь раздалось из-за высокого забора. – Пожалуйста…
Голос звучал тихо, как мяуканье слабого котенка. Мольба в нем мешалась с отчаянием. Не раздумывая больше, я рванула калитку на себя. На мое плечо запоздало легла рука Кощея.
– Охолонись, подумай. Может…
Я покачала головой. Жалость раздирала сердце вороньим клювом.
К моим ногам, словно мешок с землей, рухнула путница. Ее изрядно поношенная рубашка покрылась пылью, порванный подол сарафана оголял грязные босые ноги. Седые растрепанные волосы выбились из косы и торчали на макушке колтунами. Худобу – болезненную, недобрую – не могла скрыть даже просторная одежда.