Костяной Дом
Шрифт:
— Надо искать художника, — сказал Томас Юнг. — Хотя я сомневаюсь, чтобы копия, даже самая хорошая, смогла передать великолепие оригинала. — Лицо доктора приняло такое выражение, какое можно видеть у ребенка на Рождество перед елкой. — Потрясающие картины!
— А вон тот жрец похож на моего отца, — тихо заметил Хефри. Потом показал пальцем еще на одну фигуру из свиты Анена. — А это точь-в-точь мой кузен Хосни.
— Посмотрите сюда, джентльмены, — пригласил Кит, глядя на панель, где был запечатлен бритоголовый жрец рядом с человеком в яркой полосатой накидке, распахнутой на груди. Из-под ткани виднелось множество
— Да, да, вы говорили! — выдохнул Юнг. Он пригнулся к самому изображению, чтобы разобрать иероглифы под картиной. Провел пальцем по строке сверху вниз и прочел: «Человек, который есть карта».
— Артур Флиндерс-Питри, — сказал Кит.
— Он был здесь, — неожиданно сказал Хефри. — Верховный жрец Анен знал его.
— Да, так оно и есть. — Кит подошел к последней панели. — А теперь, — голосом экскурсовода произнес он, — piece de resistance
— Похоже, это созвездие Большого Пса. — Доктор поднес лампу поближе. — Думаю, это Сириус — звезда, особо почитаемая древними, без сомнения, из-за ее яркости и сезонных изменений.
— Да, примерно так думали Козимо и сэр Генри, — подтвердил Кит. — А то, что держит Анен, — продолжил он, — это и есть карта Флиндерса-Питри — видите маленькие синие символы? И Козимо сказал бы, что тут она вся, целиком.
— Потрясающе! — воскликнул доктор. — Все так, как вы говорили. — Он повернулся к довольному Киту. — Поскольку мы до сих пор так и не нашли ее, значит, она где-то среди немногих оставшихся сундуков.
Кит обвел взглядом помещение. Здесь действительно оставалось несколько ящиков.
— Ну что же, будем надеяться.
Работа возобновилась. Кит вместе с доктором вскрывал последние ящики и сундуки, и с каждым новым его надежды слабели. Наконец Халид достал из-под стола последнюю шкатулку и поставил ее на стол.
— Вот. Больше ничего нет.
Черная лакированная шкатулочка была инкрустирована слоновой костью и лазуритом. С первого взгляда становилось понятно, что это вместилище предназначено для ценностей.
— Открой, — распорядился доктор. Кит дрожащей рукой приподнял крышку… На дне шкатулки лежало ожерелье из лазурита, сердолика и янтаря… несомненно, очень ценное. Под ним нашлись кольцо и брошь, составлявшие гарнитур.
Карты не было.
— Ну вот и все, — пробормотал Кит. — Все напрасно.
— Как это «напрасно»! — возмутился доктор Юнг. — Мы раскопали важнейшую гробницу, совершили невероятные археологические открытия. Одни только иероглифы — бесценная находка. Она двинет археологию вперед семимильными шагами. Можем гордиться!
— Да, наверное, — уныло согласился Кит, — но вы же понимаете, о чем я говорю. Мы пришли сюда за картой. — Он кивнул в сторону склада под навесом возле стены вади. — У нас целый воз сокровищ — все, что угодно, только не то, за чем мы шли.
— Я бы на вашем месте не отчаивался, — доктор снял и тщательно протер очки, — мы еще
— Да я же сам тут все перевернул, — в сердцах заорал Кит. — Нет тут ничего!
— А подумать, сэр? — с хитрым прищуром спросил доктор. — Вы же умеете думать? Вот и думайте!
— Я думаю, — пробормотал Кит уже намного тише. — Только я думаю, что мы ловили журавля в небе.
— Мой порывистый друг, — упрекнул Юнг, качая головой, — мы же еще не заглядывали в саркофаг.
«Саркофаг…». В душе Кита мгновенно вспыхнула и разгорелась надежда. Он кинулся к гробнице.
— Свистать всех наверх! Тут понадобятся все рабочие, иначе мы эту плиту не сдвинем.
— Халид, принеси клинья, — приказал доктор. — Хефри, приведи повара, и пусть подготовят упряжку мулов — они могут понадобиться.
Саркофаг из красного гранита стоял в центре камеры. Его пока не трогали. Кит стер пыль какой-то тряпкой; обнажилось гладкое, стилизованное лицо человека с бесстрастными чертами, смотрящего пустыми глазами во тьму вечности. Ниже на каменной крышке были вырезаны несколько рядов иероглифов.
— Она тяжелая, — заметил Кит. — Думаю, тонн двадцать. Как мы справимся?
— Дайте мне рычаг и точку опоры, и я переверну землю! — ответил Томас Юнг. — Архимед сказал. — Он присел на корточки рядом с саркофагом и провел пальцами по месту соединения крышки с основанием. — Клинья и веревки — вот и все, что нам надо.
Рабочие принесли лампы и расставили их вокруг саркофага. Потом с помощью рычагов и деревянных клиньев они приподняли край крышки и держали ее, пока другой рабочий забивал клин. Процесс повторялся снова и снова, последовательно, по всей правой стороне огромной каменной крышки. Клинья поднимали крышку все выше и выше.
После третьего круга им удалось сдвинуть плиту на несколько дюймов. Под крышку подвели веревки, концы подали наверх и привязали к упряжке мулов. С помощью рычагов крышку удалось приподнять настолько, чтобы подсунуть клинья побольше. Мало-помалу плита наклонялась, пока с низким скрежещущим звуком, похожим на раскат далекого грома, не начала соскальзывать. Веревки натянулись, мулы ощутили напряжение и уперлись в землю. Халид дал команду погонщикам мулов. Медленно-медленно, со скрипом веревок и дерева, массивная каменная крышка саркофага наклонилась и начала двигаться. Внезапно одна из веревок оборвалась. Крышка покачнулась и рухнула на пол с глухим стуком, сотрясшим землю.
Пыль все еще висела в воздухе, когда Кит, доктор, Халид и ближайшие рабочие бросились вперед, чтобы заглянуть внутрь. Однако надежда на сокровища, если она и была, рухнула. Внутри стоял второй саркофаг из известняка, богато расписанный так, словно пред ними лежал сам умерший верховный жрец в церемониальных одеждах. Крышка этого второго саркофага была намного легче, и рабочие без особого труда подняли ее, чтобы открыть третий, на этот раз деревянный ящик, тоже украшенный.
Третья крышка вообще не доставила хлопот. Под ней, как и ожидалось, покоилось мумифицированное тело Анена, туго спелёнутое льняными лентами, каким-то образом выдержавшими разрушительное действие многих веков. Собственно, это и был настоящий гроб, но вместо украшений, полагавшихся представителям знатного сословия, на крышке гроба был вырезан только простой анкх из оливкового дерева, вездесущий крест с петлей, символизирующий жизнь. Больше ничего.