Костюм Арлекина
Шрифт:
— Скоро белые ночи, — сказал Никольский.
Маша встала коленями на подоконник, прижалась к стеклу и чуть не упала, отшатнувшись: на улице хлопнул выстрел, эхо гулко ударилось в окна.
— Не трогай! — прикрикнул на жену Кунгурцев, видя, что она пытается распечатать заклеенную на зиму форточку.
Пока он оттаскивал ее от окна, Никольский ринулся в прихожую, выскочил на площадку и застучал сапогами по лестнице. Вспугнутые коты прыскали из углов, бесшумными прыжками уносились вверх, на чердак.
— Петя! Куда? Вернись! — кричала
Он не отвечал. Да, он надругался над мертвой головой, зато теперь спасет живую.
Грудью толкнул дверь подъезда, выбежал на улицу. В проясневшем небе стояла белая луна, ветер утих. Справа, шагах в двадцати, Никольский увидел накрененную карету с тускло-золотым австрийским орлом. Рядом лежал на земле человек, над ним склонился другой. Услышав шаги, он выпрямился.
— Я секретарь австрийского посольства барон Кобенцель. Вы здесь живете? Это наш посол, граф Хотек. Нужно занести его в дом…
ГЛАВА 13
СРЕДИ ПРИЗРАКОВ
1
Капитан Лундин ввел в гостиную Левицкого, перетрусившего до последней степени. На прошлой неделе тот играл краплеными картами с принцем Ольденбургским и герцогом Мекленбург-Стрелецким, которые изредка садились с ним за стол из уважения к его родословной, и теперь было подозрение, что дело вскрылось. Хуже всего было то, что он не успел выбросить из кармана свои колоды, их могли обнаружить при обыске.
Подполковник Фок, распространяя вокруг себя сладкий дух шампанского, начал излагать Шувалову новую версию: претенденту на польский престол выгодна война между Россией и Австро-Венгрией, это приведет к ослаблению обеих держав, поделивших между собой Речь Посполиту, и тогда… Иван Дмитриевич слушал, не в силах вымолвить ни слова. Бред затягивал, как водоворот. Вдруг вынырнула, поплавком закачалась на поверхности его собственная фамилия: Путилин. Чуть погодя опять: Путилин, Путилин. Это капитан Лундин докладывал Шувалову, что сегодня днем Левицкий зачем-то приходил сюда, в Миллионную, здесь у него было назначено свидание с начальником сыскной полиции Путилиным.
— Зачем они встречались в такой день, и не где-нибудь, а на месте преступления? Что у них за секретные дела? — высказывал свои сомнения Лундин.
Что касается Фока, он, как подполковник, смотрел на вещи шире и глубже.
— Мы все, ваше сиятельство, — говорил он, — упустили из виду, что скоро поляки будут отмечать грустный для них юбилей…
— Какой? — перебил Шувалов.
— На будущий год исполняется сто лет со дня первого раздела Польши между Россией, Австрией и Пруссией. Наверняка есть горячие головы, готовые залить жертвенной кровью алтарь этого юбилея…
Левицкий, не слушая, встревал, рвался сообщить что-то про шулеров, которых он якобы всегда самолично бил канделябрами — да, канделябрами их, по мордасам, по мордасам! Фок зловеще ухмылялся. Вот-вот, казалось, из этого бреда поднимется и махровым
— Так ведь вот же он, Путилин! — удивился Фок, словно только что заметил Ивана Дмитриевича. — Вот мы у него и спросим…
У Шувалова задергалось левое веко.
— Вот сейчас мы его спросим, — ласково говорил Фок, — о чем это они здесь тет-а-тет совещались, голубчики. А?
— Да вы что? — взревел вдруг Шувалов, грохая кулаком по столу. — Вы пьяны, подполковник? Или головой ушиблись? Какие еще претенденты! Что вы мелете? Вон отсюда!
— Ваше сиятельство, — начал оправдываться Фок, — вы же сами, ваше сиятельство, говорили про польских заговорщиков…
— Вон! — неистовствовал Шувалов, зажимая ладонью непослушное веко.
Фока и Лундина как ветром вымело из гостиной, лишь ножны брякнули о косяк. Вслед за ними юркнул в дверь Левицкий, за Левицким — Иван Дмитриевич, решив воспользоваться моментом и тоже дать деру. Обалдевший Рукавишников его не задержал. И слава богу! Толкаясь в парадном, все четверо вывалились на крыльцо, где казаки конвоя по-прежнему покуривали свои носогрейки, и лишь здесь, опомнившись, Лундин и Фок степенно направились к коляске. Левицкий стреканул в одну сторону, Иван Дмитриевич — в другую, опасаясь погони, ведь Шувалов с Певцовым, конечно, не простят ему порванного письма. С разгону хотел было перелезть через ограду и уйти дворами, уже взялся рукой за холодное чугунное копьецо, как вспомнил про Левицкого. Где он, сволочь? Куда делся? Поговорить же не успели!
Никто вроде не преследовал. Тишина. Иван Дмитриевич вернулся к углу дома и, укрывшись за водосточной трубой, осторожно оглядел улицу. Она была пуста. Претендент на польский престол исчез, растворился во мраке. Даже шагов не слыхать. Черный клеенчатый верх шуваловской кареты, мокрый от растаявшего снега, блестел под луной, как рояль. Подполковник Фок и капитан Лундин тоже исчезли, словно и не бывали, словно соткались из воздуха, из гнилого питерского тумана, — призраки, нежить, которой, как в детстве учила матушка, на все вопросы нужно твердить одно: «Приходи вчера!»
Скорее прочь от этого дома! А то самому можно свихнуться, на них глядючи.
Поежившись, Иван Дмитриевич поставил торчком ворот сюртука. Пора хватать настоящего убийцу. Пускай он никому не нужен, этот убийца, — ни Шувалову с Певцовым, ни Хотеку, ни Стрекаловой, ловить-то все равно надо, иначе собственная жизнь теряла всякий смысл.
Слышно было, как бушует в гостиной Шувалов. Казаки пересмеивались, есаул раздраженно щипал усы. Ему надоело слоняться без дела под окнами, но никаких распоряжений не поступало.