Косвенные улики
Шрифт:
— Тогда в дом пойдемте.
Она воткнула вилы под картофельный куст, и я слышал, как хрустнул пронзенный клубень, вытерла руки о ботву и пошла к дому. Я за ней.
Документы у нее хранились в клеенчатой обложке общей тетради. Листы все давно уже были вырваны. Находилось все это за подновленной суриком иконой, изображающей Николая Чудотворца.
Она раскрыла тетрадь, потом спохватилась и вышла на кухню, побренчала рукомойником, вымыла руки и только тогда села перебирать бумаги. Достала похоронную. Я прочел типовой
— У вас нет его писем с фронта? — спросил, я.
— Есть письма, есть, — ответила она и деловито осмотрела пачку бумаг. Вытащила сложенные треугольничком, по-фронтовому, листки, исписанные карандашом.
В письмах Зорин справлялся больше о здоровье матери. Слова были ласковые, заботливые. О себе писал мало. Почти ничего. В последнем, судя по датам, его письме я нашел для себя кое-что интересное. Зорин писал: «…Здесь со мной воюют товарищи из нашего города. Чудно! До войны я их и не знал, а тут в моем взводе оказались, как специально. Ребята хорошие. С ними можно в огонь и в воду. Один из них даже студент. Воюем хорошо! Сейчас на отдыхе…»
Студент? Никитин? Скорее всего. Больше вроде из этого города студентов не было на фронте.
— Татьяна Ивановна, а вам не случалось получать по почте денежных переводов?
— От кого? От сына?
— Нет, просто переводы. Уже после войны, без обратного адреса..
— Были переводы. Я еще дивилась — от кого?
— У вас ведь тогда туговато с деньгами было?
— Да как всегда, вроде не жаловалась. Мне хватало. Пенсию за сына и мужа получала, да и сама работала. Хватало. Много ль мне надо? Все есть. Картошка своя, какой огурчик, капуста, всего понемножку.
— Вы не знаете, кто посылал деньги?
— Откуда ж мне знать? Там не написано. Я уж на почту сходила, там ничего толком не сказали. Сперва и не трогала их, так и лежали в комоде, а потом уж подумала: чего им лежать, раз мне присланные?
— Сколько всего было переводов?
— Точно-то не припомню… Так вот у меня бумажки почтовые остались.
Она достала бумажки. Их было семь, на общую сумму 1400 рублей старыми деньгами.
Я уже выходил из дома Зориной, как услышал ее приглушенный плач. Заглянул в окно, она лежала на кровати лицом в подушки.
Почему Никитин помогал Зориной и Куприянову? Ничего плохого в этом не было, наоборот, очень трогательный факт. Человек заботится о судьбе однополчанина и о матери погибшего друга. Но ведь она не была в бедственном положении, как он говорил жене. Допустим, можно объяснить тот факт, что делал он это инкогнито, тогда непонятно другое: почему он так заботливо опекал вполне здорового Куприянова и не обращал никакого внимания на Власова, тоже однополчанина, инвалида, действительно находящегося в трудном положении?
Я проведал Егорыча и спросил: не помогал ли ему Никитин деньгами.
— А чего он мне должен? Один раз по старой дружбе попросил у него взаймы, на опохмелку, и то отказал. Говорит, нету!..
Я удивился и обрадовался тому, что Егорыч наконец-то заговорил, и решил воспользоваться моментом.
— Что у Никитина с Куприяновым за любовь такая была? — спросил я вроде между делом.
— Рыбак рыбака видит издалека, — ответил Егор.
— Что между ними общего могло быть? Никак не пойму. Да ты ведь и не знаешь, Куприянов-то у нас рядом с тобой сидит, через стенку, может, вас в один изолятор поместить, все веселее будет.
— Куда весело! Прямо цирк. А за что ж вы его?
— Да не мы, а ОБХСС. Хищение. Левую водку вывозил с завода и сдавал в магазины, а там она шла как положено. Деньги в карман. Ловко?
— Давно пора… — сказал Егорыч и насупился.
— А ты что, знал об этом?
— Знать не знал, а догадывался. Это вы можете только со мной дела делать, а когда человек с головой, так под вашим носом хоть весь завод вывезет в налево спустит.
— Нет, брат, это ты заливаешь. Не мог ты догадываться. Куприянов человек тонкий, осторожный, общественник. По нему, брат, ни о чем не догадаешься. Разве по нему определить, что это он убил Никитина?..
Реакция Егора на мою последнюю фразу была ошеломляющей. Он вскочил с табуретки, на которой спокойно сидел до этого, вскочил так стремительно, что табуретка, задетая протезом, загрохотала и отлетела в угол камеры. В его глазах я увидел сильный испуг, почти ужас. Он, очень сильно хромая и стуча деревяшкой по полу, стал ходить из угла в угол. На лбу у него и на верхней губе выступила испарина. Я молча наблюдал за ним.
— Ему уже сказали, что он подозревается в этом деле?
— В каком? — с напускным равнодушием спросил я.
— В убийстве, — прошептал Власов, остановившись на мгновенье.
— Нет пока. Еще не все улики собраны…
— Слушай, начальник, пришли ко мне племянницу сегодня. Очень прошу, пришли.
— Сегодня уже поздно, а завтра сама придет. Что это тебе приспичило?
— Пришли, как человека прошу.
Он вдруг заплакал, прислонившись лбом к стене. Потом ладонью вытер слезы. Повернулся ко мне и твердо сказал:
— Пришли. Вели, чтоб пришла. А то беда с ней будет. Может, уже…
— Знаешь что, Егор, брось дурака валять, племянницу твою мы в обиду не дадим, а ты садись и рассказывай все по порядку.
— Не могу я, — сказал он тихо, — сперва вели ее привести. Где хочешь найди. Потом все расскажу…
— Ну, хорошо, Егор, — сказал я мягко. — Не волнуйся, сейчас найдем ее.
— И еще вели кому-нибудь ко мне в огород зайти. Знаешь, у меня там перед уборной старый резиновый сапог валяется. В этом сапоге, внутри, пусть посмотрят. Там деньги…