Косыгин
Шрифт:
…В большом кабинете ректора Университета технологии и дизайна мое внимание привлекли два портрета. С противоположных стен внимательно смотрели друг на друга Алексей Николаевич Косыгин и незнакомый мне господин в аксельбантах. Явление Косыгина здесь понятно. А кто второй?
— Это граф Канкрин, крестный отец нашего института, — ответил Виктор Егорович Романов, сам выпускник текстильного, который окончил в 1963-м, был младшим научным сотрудником, зав. кафедрой, деканом и проректором. В 2002 году его, доктора технических наук, заслуженного деятеля науки и техники РФ, избрали ректором
— Но текстильный был образован в 1930 году, через много лет после кончины Егора Францевича, — продемонстрировал я свою осведомленность. — А графа, как мне помнится, называли реакционным государственным деятелем, ревностным слугой самодержавия.
— В 1930-м Прикладной технологический институт, основанный за сто лет до этого по предложению министра финансов России Канкрина, разделился на два самостоятельных вуза, — ответил ректор. — Технологический, техноложку, как говорят в Питере, она осталась на прежнем месте, и Текстильный. Наш институт начал новый отсчет. Граф Канкрин и император Николай I считали создание «Практического технологического института», как говорилось в царском указе, «благом для империи нашей», необходимым «для развития мануфактурного производства».
Да, соседство двух государственных деятелей XIX и XX веков в кабинете ректора XXI века вполне оправданно. Портрет Косыгина здесь — не только дань уважения талантливому выпускнику. Всю свою жизнь Алексей Николаевич деятельно заботился о развитии «мануфактурного производства», реального сектора экономики, как сказали бы сейчас, о кадрах индустрии, науки. Об этом знали, конечно, не только в текстильном институте, но примечательно обращение к Косыгину именно из этого вуза. И когда! В феврале 1942 года, во время блокады.
«Уважаемый Алексей Николаевич!
К Вам обращается с просьбой о помощи бывший преподаватель Ленинградского текстильного института имени С. М. Кирова Е. А. Самков. В течение 10 лет в свободное время я работал над проблемой комплексного использования льносоломы. Принципиально эта проблема решена. Предполагая в ближайшее время эвакуироваться из Ленинграда, я прошу Вас помочь мне устроиться на лабораторно-преподавательскую работу с тем, чтобы в свободное время продолжать свои исследования, имеющие, на мой взгляд, большое хозяйственное значение. Без лабораторной базы работать же нельзя…»
На этом письме, оригинал которого хранится в бумагах секретариата А. Н. Косыгина в Государственном архиве РФ, есть пометка: «В Ленинград сообщено через Горчакова. А. К.» Горчаков — начальник секретариата Косыгина, работал с Алексеем Николаевичем и во время войны, и много лет после — до трагической гибели в автокатастрофе. Помощь была оказана, и профессор Самков продолжил свои исследования. Но военные годы еще впереди. А пока студент Косыгин, втиснувшись в трамвай, неторопливо погромыхивающий к Невскому, поглядывает на часы: не опоздать бы на первую пару.
Какими были его студенческие годы? Какой след оставили в душе? Воспоминания друзей, коллег в основном связаны с военными и послевоенными годами, когда Алексей Николаевич вышел на большую орбиту. А где найти свидетельства о Косыгине-студенте? Заглянем в архивы, перелистаем страницы институтской газеты «Основа». Этим термином ткацкого производства были названы несколько изданий, и потому нужную мне «Основу» не сразу нашли даже в отделе газет Российской национальной библиотеки в Петербурге, где о периодической печати знают все.
Газета текстильного института —
По заметкам видно, какой была повседневная жизнь текстильного института, что волновало студентов. Они учились увлеченно — и не только своей специальности. В библиотеке достаточно учебников, технической литературы, а вот художественной очень мало. Просьба к ректору: пополнить фонды. Задание парткому, профсоюзу, комсомолу: почаще проводить экскурсии, приглашать в институт знаменитых людей. С легкой руки Косыгина, которому в парткоме поручили заниматься культсектором, такие встречи стали регулярными. Одна из самых памятных — с известным полярником Самойловичем. С каким увлечением он рассказывал об Арктике, о русских исследователях Груманта-Шпицбергена!
Обновками в институте мало кто щеголял. Чаще встречались перелицованные пиджачки, старенькая обувь. На новую денег нет — пожалуйте починить в своей сапожной мастерской. Студентам выдали талоны, а туда валят посторонние. Разжился институт тканью и бязью (в магазинах не купишь), двое разбитных старшекурсников вызвались поторговать. Им определили вознаграждение — две-три копейки с метра, а купчики, разойдясь, наваривали по десять, двадцать и даже тридцать копеек. Продал два метра, заработал на килограмм хлеба по нормированной цене, с десятка — можно заглянуть и в коммерческий магазин, куда не всем открыта дорога.
— На торгу деньга проказлива, — отозвался в своей манере Николай Ильич, узнав от сына об этом происшествии. — А деньги-то вернули или потратили?
— Вернули, — отвечал Алексей, налегая на корюшку. Спасибо, батя. — И опять о своем. — Студенты требуют суда. Понимаешь, эти деляги всех обворовали!..
Вместе с дедом и отцом за столом сидела Люся и важно дула в свою чашку остывшего чая. Мама запаздывала — ей со своих мастерских далеко добираться: катером, а потом еще шестым трамваем от Кронштадской пристани к Вульфовой улице; хорошо еще, что без пересадок. Не дождавшись мамы, Люся задремала. Маруся уложила племянницу, сама пристроилась рядышком. А отец и сын еще долго толковали о домашних делах, ожидая Клавочку-кормилицу. Косыгинская стипендия была лишь небольшим довеском к ее зарплате. К тому же в плавмастерских она получила рабочие карточки, время от времени приносила домой продукты и даже раз в месяц килограмм мяса.
В студенческой столовой мясом пахло только по большим праздникам. На партийном собрании — тогда говорили: «пленуме коллектива ВКП (б)» — в октябре 1932 года студенты текстильного института поручили дирекции «немедленно приступить к работе по организации крольчатника и свинарника». Нужно ли пояснять, почему будущие инженеры-текстильщики решили заняться таким далеким от профессиональных интересов делом? Ответ простой: голодно. Они не знали, сколько коров и свиней вырезали в Союзе за последние годы, могли лишь догадываться по опустевшим прилавкам, что, вопреки бодрым рапортам газет, дела в деревне шли неважно. И сами, уезжая домой на каникулы, кое-что видели. А цифры открылись позже: под нож ушло 30 миллионов голов коров из 70, больше половины свиней из 26 миллионов голов, бывших в стране в 1928 году, к началу коллективизации.